Через несколько минут лодка, вернувшаяся с острова, пристала к высокому борту корабля и по верёвочной лестнице, сброшенной вниз, стали по очереди подниматься матросы. В середине цепочки поднимался и юноша, невысокого роста, но уже широкоплечий и жилистый.
Наблюдая сверху за поднимающимися, обе девушки заметили, как у него за пазухой, в складках грязной, полотняной рубашки болтается на груди простой деревянный крест и, что неожиданно, интересный прибор, называемый астролябией. В отличие от младшей сестры и остальных встречающих, Долорес видела, что астролябия у мальчишки совсем не простая. Она излучала только ей видимую синюю ауру, указывающую, что это артефакт.
В то же время, по этой ауре Долорес поняла, что она видит морской артефакт, либо связанный с морем, а это не её специализация, да и вообще, все эти морские артефакты, в подавляющем своём большинстве, представляли собой навигационные приборы разной степени точности, и не более того.
Были, конечно, артефакты и других направленностей, как, например раковина, которую держал в руке мальчишка. На ней даже было что-то выжжено или нацарапано, но это тоже был морской артефакт, вроде тех, которые помогают вызвать попутный ветер или гарантируют удачу в пути. Её это не интересовало, кроме самого факта того, откуда у безродного мальчишки, брошенного на необитаемом острове, такие вещи?
Подросток едва смог перелезть через планшир и буквально упал в руки матросов. Шатаясь из стороны в сторону, он поднял голову и выпрямился во весь рост. Теперь его можно было рассмотреть уже детально.
Кроме того, что он был одет в свободную, разорванную на груди рубаху, на его теле болтались штаны, сделанные из грубой парусины и державшиеся на пучке растительных волокон, надёрганных из листьев пальмы. На ногах ничего не было, кроме грязи, запёкшейся крови и стёртых либо жёстких мозолей.
На его ещё безусом лице, загоревшем до черноты, ярко выделялись карие глаза, временами, необъяснимым образом, казавшиеся серыми. Взгляд их был угрюм и недоверчив. Под глазами темнели чёрные пятна от недоедания и пережитых опасностей.
Но больше всего на его лице обращал на себя внимание перебитый в двух местах нос. Бывший когда-то ровным, с правильными, тонко очерченными крыльями и лёгкой горбинкой посередине, сейчас он был похож на клюв совы, а учитывая мужской род обладателя оного, то на клюв Филина.
И если посмотреть сразу не на глаза, а на нос, то возникало опасение, что мальчишка им может клюнуть, причём, даже понимание того, что это всего лишь человеческий нос, а не ороговевший совиный клюв, не убирало соответствующих опасений.
Встряхнув головой, чтобы отвлечься от ненужных образов, Долорес снова посмотрела на подростка, мельком обратив внимание на его саркастически улыбающиеся пухлые губы и немного отвисшую кожу щёк, однозначно указывающую на то, что когда-то они были не впалыми, а упругими. Интересный мальчишка, и по виду он не англичанин, и не француз, а действительно, испанец. Может быть, он был португальцем или итальянцем, но вряд ли. Посмотрим, что он запоёт отцу!
Глава 17 На галеоне
Себастьян Педро Доминго де Сильва молча смотрел на мальчишку, который стоял на палубе его корабля, и он думал то же, что и его дочери. Широкий нож у мальчишки, во избежание досадных недоразумений, уже отобрали, и теперь он стоял перед ним безоружный. Всё остальное, что было на нём, не тронули. Но, кроме морских навигационных артефактов, у него за душой не было и сентаво, не говоря уже о чём-то более существенном.
— Ты испанец?
Мальчишка гордо поднял свою голову и, наставив крючковатый нос прямо на капитана, ответил.
— Эрнандо Хосе Гарсия-и-Монтеро, сын моряка и навигатора, по прозвищу Портулан. Попал в плен к пиратам Генри Моргана в Панаме, дошёл до Атлантического побережья вместе с отцом Антонием, священником-доминиканцем, а затем был продан на пиратский корабль французам. Их капитана звали Гасконец.
— Так, так, так, — невольно произнёс вслух Себастьян. — О Гасконце я наслышан, и ты не врёшь?
— А вы что, не доверяете мне? И где бы я так хорошо выучил испанский в тринадцать лет, и каким образом очутился на пиратском корабле, а потом и на необитаемом острове? Не слишком ли много если?
— А ты умён и велеречив, для столь юного возраста, — с досадой и злостью сказал де Сильва, раздумывая, что делать с этим мальчишкой.
Тут, неожиданно для всех, в разговор вмешалась мать девушек и его жена.
— Себастьян, я знаю этого мальчика! Конечно, он очень изменился, но не от того, что пытался это сделать, а оттого, что ему не предоставили иного выбора. Мы действительно вместе с ним шли из Панамы.