Его птичка

22
18
20
22
24
26
28
30

Выйду из машины и навсегда покину самого любимого человека, потому что свой выбор он сделал.

Карьера превыше всего. Это ясно. Ясно, как и член, который стал доставлять дискомфорт, потому что уже много минут был во мне. Продолжал неистово двигаться, пока Рома терзал мои губы.

Боль в груди и не ушла, и мне вдруг захотелось ощутить еще более сильную, заглушить физической болью душевную.

Я вытолкнула его из себя и перевернулась.

Рукой направила член не туда, где обычно влажно, а туда, где удовольствие женщины — лишь миф.

Он в угаре возбуждения и слова против не сказал. Смочил член слюной и стал рваться внутрь, раздвигать анальные стенки, доставляя невыносимую боль.

И, о да, она смогла хоть на миг перекрыть боль душевную.

Рома втиснулся до конца, руками сжимая мою грудь, словно боялся, что я упаду или стану бесплотной. А я и исчезала, растворялась в чувствах.

Пол под моими ногами рассыпался, и рука Ромы не помогла мне удержаться.

Нет, не может быть.

Рома продолжал толкаться в тугое пространство попки, рукой найдя клитор. Он ласкал его ровно так, как мне нравилось, а я не хотела, чтобы мне это нравилось.

Я хотела запомнить этот последний раз как акт насилия, чтобы еще сильнее возненавидеть Рому, чтобы не плакать по нему.

Чтобы идти дальше с высоко поднятой головой.

Но разве получится забыть это ошеломляющее удовольствие, в которое превратилась острая боль? Разве можно забыть тот трепет, что охватывает все тело только от того, как тесно Рома ко мне прижимается, то, как с размаху загоняет член и рычит? Теряется в эмоциях, забывая о человечности и превращаясь в животное. Из-за меня.

Разве можно забыть первую любовь?

Я кончила громко, никого не стесняясь, с именем «Рома» и рваным выдохом, чувствуя, как меня заливает его семя.

Мы еще долго лежали, словно пытаясь надышаться перед смертью, словно держась кончиками пальцев за обрыв в бесплотной попытке выжить.

— Останься со мной, — шепнул Рома и спустя минуту моего молчания просто стал приводить меня в порядок.

Нашел где-то две новые футболки. Надел на меня трусики, протер салфеткой промежность. Он всегда был предусмотрительным.

— Ты хотел уехать в Питер, чтобы правда не раскрылась? — спросила я уже совершенно спокойно, впитывая в себя эти любимые черты, запоминая цвет глаз, разлет бровей, линию губ.