Вошел невысокий белоголовый старик. Увидев нас, он широко заулыбался, как будто действительно встретил своих приятелей.
— Вы из третьего отряда? — спросил он, пожимая нам руки.
И узнав, что Женя вообще не из отряда, а я из далекого «Трудрассвета», Маркел Аникеевич заулыбался еще шире. Морщинки на его худощавом лице разгладились, и он как будто помолодел. Не слушая извинений Жени, старик повел нас снова в комнату. Но я сказал, что моему приятелю может влететь от отца за опоздание. Редькин почесал за ухом и с сожалением отпустил Женю.
— А для нас, Варенька, чайку.
И как только мы сели, Маркел Аникеевич спросил, кто из стариков живой еще и кто передавал ему привет. Я сказал, что его помнит моя бабушка, но привета она не передавала, потому что сама приехала сюда. Еще живет Спиридон Макеевич, он просил кланяться Редькину. Мне все время хотелось узнать, кто из коммунаров нашелся на заводе, куда ездил Маркел Аникеевич, но старик сам задавал мне вопросы, и я вынужден был лишь отвечать. Наконец, Варя принесла нам чай и две чашки, положила в вазочку конфеты и сахар. И, только отпив несколько глотков чаю, Редькин сказал:
— А коммунаров мы найдем. Обязательно.
«Найдем, — подумал я. — Значит, пока не нашел».
Я считал, что вопрос этот уже решен и завтра я смогу написать ребятам имена всех, кого мы так долго искали. А оказывается…
— Видишь, Сеня, в чем трудность, — медленно говорил Редькин, отхлебывая чай. — Никто не помнит их фамилий. Много рабочих ушло тогда в деревню. У меня в голове все время крутится одна фамилия. То ли Гостев, то ли Гостяев, то ли Гостевой… А почему я запомнил, потому что в первый день приезда пришел он к нам в комбед и сказал: «Хоть я и гостевой фамилии, но приехал сюда не в гости, а хозяевать». Через неделю я ушел на Колчака и больше его не встретил. В отделе кадров завода мне обещали перерыть архивы и выбрать все фамилии, похожие на Гостевых. Но тут есть одна трудность. Многие архивы погибли во время войны.
Я показал Маркелу Аникеевичу записку дедушки Терентия. Редькин долго читал ее, приговаривая: жив Терентий. Потом бережно свернул бумагу и сказал:
— Верно пишет Тарелкин: были эти ребята металлистами. Значит, следует искать их на «Красном» или «Баррикадах». Завтра съезжу на «Баррикады».
Я подумал, что одному Редькину будет нелегко выполнить эту задачу. Если я буду ему помогать, все равно уйдет много времени. Надо, чтобы на каждый завод поехало хотя бы по человеку. Выходит, мне опять идти во Дворец, к ребятам из третьего отряда? А что, если вызвать сюда, в город, моих друзей? Денег им на дорогу дадут, жить есть где…
А Маркел Аникеевич продолжал рассказывать, как он думает организовать поиск коммунаров. Он уже, оказывается, побывал в музее у ветеранов. Завтра ему обещали показать какие-то документы времен гражданской войны.
Может быть, эти документы помогут разгадать тайну?
— Коммунаров-то мы вряд ли найдем, — говорил Редькин, — но фамилии их для истории восстановим. Это уж точно, это уж ты поверь мне…
Эпилог
И вот эта долгожданная минута наступила. Почти полгода прошло с тех пор, как Генка Синицын, выведенный из Камышинского театра старшиной милиции, узнал о коммунарах.
Над просторной площадью, над темными шапками и платками плывут торжественные, аж мурашки бегают по спине, звуки «Интернационала». Кажется, что это не медные трубы, а сильные голоса выбрасывают в морозный воздух слова:
Ну, конечно, это поют не трубы, а люди. Вон Журавлев, поднимая и опуская в такт музыке кулак, широко открывает рот. Рядом со мной гудит бас директора школы Николая Андреевича, а чуть левее в хор нежно вливается мягкий голос Вовки Грачева, нашего отрядного запевалы… Новый куплет поет уже вся площадь, Журавлев, кажется, забыл, что гимн исполняется, как договорились, в ту минуту, когда Дмитрий Петрович потянет за ленту, и белое покрывало спадет с острогранного обелиска. Обелиска в честь тех, кто почти пятьдесят лет назад приехал в наши места и посеял первые семена на общественных полях. Пусть их было мало. Всего шестеро. Против них выступила банда в десятки штыков. Но они не дрогнули, не отступили. Вместе с первыми семенами сами легли в эту землю…
Так говорил о коммунарах Дмитрий Петрович Журавлев. Я даже удивился, что Журавлев и вдруг так говорит. И куда только подевались его любимые слова «значит», «вот», «так сказать». Он всегда их умудрялся вставлять в свои выступления, когда призывал рабочих подготовиться к уборке или севу. А тут без бумажки и без этих ненужных слов. А вот сейчас он забыл, что надо потянуть ленту на себя, чтобы все увидели обелиск и могли прочитать имена тех, кого знали пока что немногие. И все собравшиеся тоже забыли, что надо открыть обелиск: они пели о том, что только люди труда имеют право владеть землей. А ведь было такое время, когда этой землей владели помещики и цари. Они грабили и душили народ. Так говорил и наш историк Петр Петрович. Но это время не вернется.
ebooksa