Валентайн

22
18
20
22
24
26
28
30

— Он ускользнул потихоньку, ночью, — говорит Цезарь. — Незапятнанный мальчик. Чистый лист, незаполненный сосуд. Он призвал Хапи, бога Нила, и бросился в воду с имперской баржи. И тогда — только тогда — я понял, что он тоже способен любить.

Лизандр, лишенный такой способности, молча слушает.

— Oioioi, pheu, pheu, — выкрикивает император. Греческий скорбный плач. — Ты любил меня, Антиной. И не потому, что я Цезарь и что после смерти я стану богом. Ты сам стал богом, и ты будешь ждать меня на вершине Олимпа. Ты меня опередил в божественности, и я поэтому знаю, что как бог ты старше. Ты родился задолго до моего рождения. Ты — бог, умирающий и возрождающийся вновь и вновь. Я знаю. Ты — Таммуз, Адонис и Осирис. Ты сбросил земное обличье, как змея сбрасывает старую кожу. Человеку такая любовь недоступна. Только бог может любить эту землю так, как любил ее ты — ты, который отдал свою жизнь, чтобы земля возродилась.

«Он бредит, — думает Лизандр. — Свою любовь без взаимности он превращает во вселенскую драму богов, смерти и возрождения. А я только питаю его самообман. Самого по себе меня нет. Я лишь отражение его боли. Боли каждого, кто видит во мне что-то свое. Я — зеркало их израненных душ».

Заметив, что Адриан снова впал в тягостное молчание, Лизандр поет:

Луна зашла, семь сестер растворились во тьме;

Полночь; проходит ночной дозор;

Я сплю одна.

И Цезарь беззвучно плачет.

* * *

пророк

А теперь мне хотелось бы поговорить о подложных мессиях.

Давным-давно, еще прежде, чем истинный свет снизошел с горних высей на землю и воссиял среди людей, во тьме горели другие огни — обманные. И люди, поскольку жили во тьме, тянулись к этим источникам света, к любому свету, не зная, что свет этот — ложный. Утопающий хватается за соломинку. А язычник-дикарь — за всякое суеверие, ибо не ведает он о Боге.

Да, друзья мои, невежество — это тьма.

Я читал много книг этих мирских гуманистов, я смотрел выступления по телевидению этих так называемых экспертов типа Джозефа Кэмпбелла, и вот на прошлой неделе, когда я смотрел очередную такую лекцию, мне вдруг открылось, что со мной говорит сам дьявол, искусно мешая ложь с правдой, о чем я сегодня уже говорил. Там говорилось, что люди в эпоху неолита верили в человека, который сделался богом и которого каждый год убивали на страстную пятницу — его убивала верховная жрица, — и его тело запахивали плугом в землю, и он возрождался на третий день. Там говорилось, что этот бог, воплощавшийся в смертного человека, этот языческий бог, которого называли сотней разных имен... Адонис, Думузи, Таммуз, Осирис... что его изуверские ритуалы... что из них зародилась легенда о смерти и воскресении Иисуса. Там говорилось, что все мифы — лишь вариации одного исконного мифа; что пришествие Господа нашего, его рождение в земном обличье, и поганые боги язычников с сотней рук и кровожадными зверскими лицами — это одно и то же. Там говорилось, что пасхальные яйца и пасхальный заяц происходят от тех омерзительных игрищ, которые назывались у примитивных народов обрядами плодородия. Вот такие теории, смущающие умы, пытаются нам навязать эти мирские якобы гуманисты — а на самом деле пособники дьявола, — якобы во имя исторической точности и справедливости, якобы во имя преемственности культуры... но вот что я вам скажу, дорогие мои прихожане, верные слуги Господа, все эти праздные домыслы — полная хренота!

Я вас шокирую, дорогие друзья? Но только так, с помощью грубой брани, можно говорить о тех, кто стремится замутить нашу чистую веру! И это будет еще мягко сказано! Я хочу, чтобы это нехорошее слово прозвучало во всеуслышание, чтобы вы повторили его вместе со мной...

Хренота! Хренота! Хренота!

Изыди, Сатана!

Друзья мои... все, кто сейчас меня смотрит... я знаю, вы были со мной в горе и радости... я знаю, вы оставались верными мне, несмотря на клеветнические наветы, которыми злобствующие завистники пытались очернить мое доброе имя... дабы тем самым подорвать вашу веру... но вы оставались со мной, мои верные друзья. Вы болели за меня душой, как я болею душой за вас и за дело Господне на этой земле. Я буду предельно честен и откровенен. Пришло время правды.

Мне было видение.

Вчера вечером, на закате, я поехал в холмы за городом. Я доехал до самой вершины этих благословенных холмов. Я был один — вдали от города, вдали от угольных шахт, вдали от этого храма, который я выстроил в Вопле Висельника с вашей помощью, дорогие друзья, вдали от всего, сотворенного человеком. Я стоял на вершине холма и смотрел на заходящее солнце. И я встал на колени и помолился Господу нашему. Я сказал ему: Господи, почему, почему ты посылаешь мне столько несчастий и бедствий, ведь я твой верный и беззаветный слуга? Почему меня обвиняют в блуде и прелюбодействе, в том, что я ловко дурачу своих прихожан и не желаю отдать кесарю кесарево? Я молился, молился, молился, и слезы текли у меня по щекам, я просил Господа: Боже Всевышний, не отверни от меня свой лик, ведь я люблю тебя так же, как прежде, люблю тебя, несмотря ни на что, потому что, если я перестану тебя любить, у меня не останется ничего, кроме боли.