— Мой Беппо долго ждать себя не заставит. Ручаюсь, уже узнал меня по голосу и спешит к нам на своей «Rondinella».
И в самом деле, из-за угла бульвара показался нос «Ласточки»: припав черным своим подбрюшьем к водам канала, разделяющего дворец Pesaro и Corner della Regina, она на мгновение замерла, выжидая лишь знака.
— Беппо Гуальчони, мой придворный gondoliere, — представила она своего лодочника с миной наполовину серьезной, наполовину buffo, — старый, давнишний слуга дома Раморено, моих родственников.
И мы сели в лодку.
Гондола доньи Инес была как игрушка. Легкая, изящная, резвая как юла, с красивым резным носом в форме лебединой шеи, покачивалась она на волнах, словно колыбель для королевского инфанта. Прислонясь спиной к подушкам сидений, обитых темно-зеленым плюшем, под укрытием низко нависающего, украшенного золотыми кистями балдахина, который зовется здесь felze, плыли мы, казалось, в бесконечность, завороженные ритмичными всплесками весла.
Развеялась бесследно кисея дымки, и под бирюзовым небесным шатром открылась волшебно-красочная панорама Canal Grande.
Доминировали в ней три цвета: черный, как агат, исходил от воды, белый — от зданий и оранжевый — от жалюзи и спущенных штор. Сочетание трех этих цветов, счастливо соединенных естественным отбором, было как звук единственный и непреложный, как таинственное отражение души этого города, укрытой в непроницаемых глубинах. И все вокруг было пронизано этим изначальным, самосущим тоном, мириадами вибраций одной-единственной струны, золотым монокордом, имя которому — Венеция.
Сонным видением проплывали мимо нашей ладьи шедевры венецианской архитектуры, ажурные дворцы и здания, почти каждый из которых мог похвалиться тем, что к нему прикасался резец или кисть великого художника. Июльское солнце золотило медью и киноварью надменные аристократические фасады и фронтоны, пронизывало все аркады и колоннады, насыщенные вековечным сумраком, пылко ласкало зеленые оазисы садовых террас и виноградом увитых лоджий.
Мы проплыли мимо дворца Ca d’Oro, самого пышного готического строения Республики, мимо Segredo, Michiel della Colonne и Morosini и оказались на линии Рыбного рынка. Запах водной живности, долетающий из глубины торгового зала, окутал нас густыми испарениями. Peschiera была переполнена в эти утренние часы говором и гулом.
Донья Инес прикрыла нос платочком и, вдыхая аромат духов, поглядела на меня с улыбкой. Гондола поднялась уже к Овощной пристани. Утомленные оргией света, глаза наши с облегчением отдыхали на зелени белокочанной и цветной капусты, сельдерея, петрушки и морковной ботвы.
— Какой контраст между этой прозаической, хотя и бодрящей картиной и рафинированной красотой дворцов, — заметила донья де Орпега.
— Вы правы, — согласился я, — и меня это поражает всякий раз, когда приходится проплывать мимо Erberia. Что поделать, иначе и быть не может; невозможно жить одним лишь созерцанием красоты. Более того, сдается мне, в таком вот смешении прозы жизни с поэзией искусства и древности и кроется очарование удивительного этого города.
Она склонила голову, соглашаясь.
Впереди, уже совсем близко, растопырился серый, покрытый патиной мост Rialto. Несколькими ловкими взмахами весла Беппо направил лодку к противоположному берегу, и она, скользнув левым своим бортом мимо Fondaco dei Tedeschi, подплыла под арку моста. Через минуту я уже выскочил из гондолы на плесневелые от воды ступени набережной и подал руку Инес.
Было одиннадцать часов утра. Мы миновали Cerva с причалом для vaporetto и, продолжая держаться берега, вышли на Riva del Carbon. Там царила толчея; трамвайчики приставали почти каждые четверть часа, высаживая все новые толпы пассажиров. Мы уединились в укромном уголке «Corvo Nero» — небольшой малолюдной gelateria, с видом на Rialto. Здесь, под крылом полотняной маркизы, донья Инес показалась мне еще прекрасней; глубокие тени под глазами еще более подчеркивали их негу и пылкость. Я глядел на нее неотрывно. А она, видя мое восхищение, улыбалась одними уголками губ и медленно цедила сквозь жемчуг зубов свой оранжад. Взгляд ее, слегка дремотный, слегка мечтательный, рассеянно блуждал по той стороне канала, затем скользнул на стайку гондол, колышущихся у пристани, и задержался на арке Rialto.
Кондитерская, где продают мороженое.
— Не напоминает он вам флорентийский Ponte Vecchio? — спросила она.
— Тот в три пролета, — напомнил я.
— Я имею в виду пешеходную часть моста.
— Да-да, вы правы, — согласился я, — оба густо застроены, особенно флорентийский.
ebooksa