Гулы

— Рассказать вам о гулах? Из груди его вырвался вздох.

— Не так это просто — в двух словах этого не сделаешь.— Он взглянул на часы, стрелки которых показывали четверть первого.— Для этого потребуется не менее часа!

— Ничего, этот час у нас есть. Пока гулы не начнут действовать, мы тоже ничего сделать не сможем,— произнес Гольди.

Старик скользнул взглядом по лицам сидящих — у Паолы в глазах светилось отчаяние, и ее, кажется, совсем не интересовало, что мог сказать Аз Гохар, на лице Джей Адамс отражалась усталость,— потом поднял банку и сделал глоток. Неожиданно у комиссара возникло странное чувство, что Аз Гохар специально оттягивает время, не желая отвечать ему.

Он нетерпеливо шевельнулся на стуле и повторил:

— Синьор Аз Гохар, вы обещали рассказать нам о гулах. Мы ждем…

* * *

Черное дуло, обрамленное серым прямоугольником стали, завораживало, словно створ волшебной пещеры. Глядя в его манящую черноту, так просто было поверить, что в нем разрешение всех проблем, что достаточно легкого нажатия на курок, и он избавится от этих страданий: не будет боли, заполнившей грудь, пустоты, разрывающей душу, и отчаяния — невыносимо-тоскливого, в миллионы раз худшего, чем мгновенная смерть.

Черный кругляшок приближался к нему, разрастаясь и заполняя собой все вокруг. Внезапно вселенская чернота проглотила его, окутав непроницаемым коконом, и только яркими метеорами проскальзывали в ней обрывки воспоминаний.

Утро этого дня: они завтракают на веранде, Нанда озорно смотрит на мать. Он спрашивает, не хочет ли она снова побывать в доме у дедушки и поиграть с его догом? Нанда смеется, отчего становится видна дырка на месте выпавшего зуба, и отвечает: «Конечно!»…

Два года назад: день рождения дочери. Доминик Пальоли приносит ей в подарок плюшевого зайца. Нанда бросается целовать его — она всегда любила Доминика и, сколько ни говорил он ей, называла его «дядя Толстуш»,— а потом начинает носиться по саду вокруг импровизированного стола, устроенного под эвкалиптами…

Пять лет назад: у Нанды какая-то редкая болезнь. Лекарство от болезни есть только в Голландии. Он отправляет за лекарством Армандо, а сам сидит у кровати дочери, попеременно с Мальдой, не спит двое суток, пока не приезжает помощник. Нанде дают лекарство, но еще сутки, пока оно не начинает действовать, он не ложится…

Шесть лет назад: самый разгар Большого передела Террено. Жена и дочь далеко от Италии, но каждый вечер Мальда звонит ему, и он слушает голос Нанды, которую Мальда подносит к трубке, и если в эту минуту приезжают Доминик и Армандо, он заставляет их ждать, и они ждут, хотя где-то льется кровь и нужно принимать срочное решение, пока дон Франческо слушает лепет дочери…

Десять лет назад: они с Мальдой в семидесяти километрах к северу от Реджоди-Калабрия, на берегу Тирренского моря,— это их медовый месяц. На прибрежной вилле, охраняемой людьми Эрбы, они с женой проводят месяц между кроватью и морем. Никогда больше не чувствует он себя настолько расслабленным и счастливым, свободным от всех забот и волнений.

Легкий щелчок прервал картины из прошлого — большой палец правой руки сам собой взвел курок. Внезапно кругляшок дула словно ощерился, и на Франческо дохнуло холодом смерти. «Почему я не умер полчаса назад вместе с Мальдой и Нандой?» — пронеслось в голове. Он должен был умереть вместе с ними — тогда бы он не чувствовал этой опустошающей боли, непреходящего чувства вины, разрывающего сознание от мысли о том, что не успел их спасти. Если бы комиссар выпустил его из машины, пока они находились в Террено, он бы умер вместе с дочерью и женой, теперь же их мертвые тела стынут в библиотеке, а он сидит в десяти метрах от них — еще не мертвый, но уже не живой.

Глядя на пистолет, он почти физически слышал этот голос: «Ну, давай, спусти курок, и все твои проблемы исчезнут — ведь это так просто!» Сжимая рукоятку оружия, он думал, что это действительно просто, и не видел что бы могло удержать его от этого шага. Двадцать лет назад, когда, скорчившись в трюме рыбацкой шхуны, направляющейся в Матаморос, он дрожал, каждую минуту ожидая, что вот сейчас их остановит береговая охрана и его бросят в тюрьму, он бы ни за что не выбрал этот путь — вся жизнь была у него впереди, с надеждами и неосуществленными планами. Пять лет спустя, когда уже в Милане он командовал небольшим отрядом возле порта, они с Армандо нарвались на двух обкуренных наркоманов и были на волосок от смерти — он уже видел дуло обреза, направленного ему в лицо, но сделал отчаянный прыжок, и картечь просвистела мимо плеча. Десять лет спустя на шоссе близ Варесе его машину обстреляли люди Пандоры — пули щелкали по кузову, осыпая его стеклянными крошками, но он выжил, ибо у него была цель, чтобы жить: дочь и жена, ждавшие его дома. Теперь же у него этой цели нет: Мальда и Нанда мертвы, дело всей его жизни рухнуло — все его люди погибли,— а его собственный дом полон покойников. Так что же может удержать его от этого шага?

Глядя в черноту дула, Франческо провел языком по губам. Если выстрелить в сердце или висок, смерть будет мгновенной. Можно также выстрелить в рот — пуля пробьет небо и разрушит мозг… Медленно подняв пистолет, он коснулся дула губами и почувствовал металлический вкус. Достаточно легкого движения пальца, и все будет кончено — он умрет и, если парни из Ватикана не врут, увидит дочь и жену, если же там ничего нет, то что ж — даже это намного лучше того, что он испытывает сейчас.

Он надавил на спусковой крючок, и пистолет, словно живой организм, отозвался на движение: в глубине его что-то скрипнуло, и это подействовало на Франческо, заставив опять перенестись в прошлое он вдруг увидел себя двадцатилетним рядом с Карло Гарцетти. Он не помнил точно, где это было: на автодроме, где его учили уходить от погони, или в тире, где Карло натаскивал его по мишеням,— сцена была смазанной, но лицо самого Карло было до неправдоподобия четким. Он не знал, почему вспомнил именно этот эпизод жизни, но слова Карло Гарцетти зазвучали вдруг в голове с оглушительным громом.

«…Франческо,— говорил Карло,— ты знаешь, что самое главное в нашем деле? Умение хорошо стрелять? Просчитывать выгодные комбинации? Командовать людьми?.. Нет! Все это важно, но не самое главное. Самое главное — дух!.. Что ты сделаешь, если в один черный день окажешься вдруг один? Если твою семью уничтожат? Если настанет момент, когда твоих родных и друзей достанут враги?.. Если в тебе силен дух, ты не сдашься. Если в тебе крепок дух, ты будешь помнить лишь об одном: кровь смывается кровью! И если ты останешься один, а твои враги будут праздновать победу, ты возьмешь пистолет и отомстишь им, даже если при этом погибнешь… Кровь смывается кровью — помни об этом, Франческо. И если ты будешь помнить об этом, и твои враги будут знать, что ты помнишь, они побоятся трогать даже малейшего из твоих друзей, ибо будут уверены, что месть неизбежна!..»

Медленно опустив пистолет, Франческо поставил его на предохранитель и убрал палец с курка. С неожиданной ясностью он осознал вдруг, что есть одна вещь, которую ему необходимо сделать, без осуществления которой он попросту не успокоится. Пусть потом опять придет боль, пусть снова навалится это отчаяние, мешающее дышать, но сначала он должен сделать это, потому что, кроме него, сейчас это сделать некому.

Опустив руку, он разжал пальцы, и пистолет упал на ковер. Мгновение Франческо смотрел на лежащих посреди холла покойников, потом тяжело поднялся с дивана и двинулся к двери гостиной…