Она не могла рассказать ему все. Только не теперь. Когда-нибудь позже.
— Я имею в виду, что слова любви хороши, но мне этого мало. И в поцелуях есть своя острота, но этого недостаточно тоже.
— Мадам…
— Мадлен, — возразила она. — Я хочу осязать вас. Не только пальцами, но и всей кожей.
Фальке, заглянув ей в глаза, сделал последнюю отчаянную попытку отстраниться.
— Я… ничего не могу вам предложить.
— Мне не нужны ни ваше имя, ни ваше состояние, Фальке. Мне нужны вы. — Мадлен помолчала. — Я не распутница и не продажная девка. И не испытываю влечения ни к одному из мужчин. — Это было почти правдой, ибо ее страсть к Сен-Жермену относилась к разряду несбыточных устремлений, а Фальке… Ах, Фальке… Она хотела его.
— Но женщина вашего положения, — запинаясь, завел свое немец, — должна заботиться о своей репутации…
— А кому вы расскажете? — перебила она.
Он опешил.
— Естественно, никому.
— Ни единой живой душе?
— Ни единой.
— Ну, а я и тем более.
Мадлен взяла руки этого большого ребенка в свои и принялась покрывать их поцелуями.
— Ох, — поморщился он. — Мои руки. Они же…
— Мне все равно, — тихо сказала она. — Будь они в грязи, в саже или в чем-то еще, мне все равно. Это ведь ваши руки.
Взгляд фиалковых глаз затуманился, потом посветлел, потом сделался испытующим.
— Неподалеку от вашего дома есть старое, но еще крепкое здание. Гюрзэн говорил, что некогда там отдыхали паломники. Сейчас оно пустует. И может послужить нам приютом.
Фальке вздохнул.