Он усмехается:
— В данный момент… или вообще здесь, в Королевском колледже?
Ее смех похож на звук от вращения маленькой шпульки для ниток, которую Няня сделала для детской еще тогда, в Кенсингтоне. Он тоже смеется и протягивает руку через стол:
— Томас… Том… Беллингс, — говорит он.
— Хелен, — представляется она, пожимая его руку. Прикосновение ее прохладной руки волнует. — Хелен де Бёвуар Шабон.
Он повторяет ее имя, только имя, без фамилии, перекатывая его во рту, как облатку, которую когда-то положил ему на язык викарий церкви Св. Мартина: «Хел…»
(14)
«…лен».
Она не отвечает.
Он встает на колени около ее кровати, стараясь изо всех сил не опираться на край слишком сильно, и снова шепчет, вдыхает мускусный запах болезни… в сладковатый запах пыли на пианино и остановившихся часов:
— Хелен, — снова повторяет он. Он говорит не громче, чем нож режет масло, это скорее намек на звук, чем сам звук, потом протягивает руку к ее лицу. Пальцы у него скрючены, как будто не желают, отказываются касаться ее головы.
Все же дотронувшись до нее, приподняв седую прядь с ее лба, он замечает, что пальцы дрожат.
— Хелен… Пожалуйста, не уходи. Не оставляй меня. Еще не время.
Пальцы опускаются вниз по ее руке, ищут пульс.
(14)
— О! Бьюсь об заклад… это же молодой Беллингс! — восклицает Мередит.
Он тормозит. Он хотел сократить путь до спального корпуса, пробежать задворками, мимо библиотеки, но теперь жалеет, что не пошел через главное здание.
Мередит стоит с Бёргессом-младшим и с Оксли, человеком-горой, самым здоровенным из всех старших в «Лесной роще» в Лето Господне 1944. Они смакуют сигареты «Капстан» — занятие — запрещенное за пределами комнат старших и гостиной.
— Куда направляешься, мальчуган? — спрашивает Бёрджесс-младший.
— К себе в комнату.