— Я видела, — говорит она, кивая на покойного, — ты как будто что-то говорил ему, когда наклонялся над гробом?
Он отпускает руку Хелен и достает из кармана шляпную булавку, украшенную жемчужиной.
— Нет, я просто убедился, что он действительно мертв, — отвечает он, показывая булавку матери. — И очень сожалею, что у меня нет времени остаться и удостовериться, что его действительно закопают. И еще я сожалею, что обычай велит положить его в мягкую землю, а не закатать в асфальт, как он того заслуживает.
— Томас! Как ты можешь…
Он наклоняется к ней близко-близко, не обращая внимания на то, что Хелен изо всех сил тянет его за рукав:
— Ты ведь все знала, мама, правда?
Женщина в большой серой шляпе подходит довольно близко к ним, так что он вынужден заставить себя улыбнуться и обнять мать за плечи. Когда женщина, кивнув, отходит от них, полуприкрыв глаза, как бы понимая их горе, он шепчет матери на ухо:
— Ты ведь знала, что он со мной делал, правда? Ты знала, что он…
Ему хочется сказать: «трахал меня в зад»… ему хочется спросить у матери, известно ли ей, что, например, слово fuck, несмотря на удивительно частое употребление, можно отследить в языке только с начала XVI века, и то только благодаря Уильяму Данбару, францисканскому монаху и проповеднику, в то время как гораздо более молодое слово arse… Но вместо этого он говорит:
— Ты ведь знала, что он насиловал меня, правда? И ты позволяла ему это делать.
— Как ты можешь говорить такое…
Он поднимает руку, останавливая ее:
— Я ухожу, но я еще вернусь повидать тебя… Жаль только, что ты меня не увидишь… — Он подносит булавку совсем близко к ее лицу. — И в следующий раз, которого я жду не дождусь, я повторю свой эксперимент.
Он встает и смотрит на Хелен. Она глядит на него с невыразимой печалью. Опять на секунду повернувшись к матери, стиснувшей руки на груди, обтянутой черным платьем, он бросает: «Ну что ж, до свидания», слегка кивает и отворачивается.
— Нам, пожалуй, пора, — говорит он Хелен.
Уходя, он слышит, как мать кричит ему вслед:
— Том…
(16)
— …ас!
Хелен вынуждена напрягать голос, чтобы пробиться сквозь его горе. И ей это почти удается. Но его нервы слишком истощены, у него слезы наворачиваются, и вот он уже содрогается от рыданий.