Записки музыканта

Гонец. Из города Сиены, ваша милость. Дороги теперь свободны. В долине Пратто-Джирдженти видел, как два ворона клевали внутренности утонувшего швейцарца.

Гонфалоньер. Вы привезли письмо из Сиены властям нашего ныне бедного города Вероны?

Гонец. Адрес написан на шелковой ленте, которая у меня на рукаве.

Гонфалоньер (читает). «Город Верона. Печальнейшей инфанте синьорине Джульетте».

Женщина. А как с хлебом?

Солдат. И где венецианские быки?

Крестьянин. Если уж он не привез никаких вестей о быках, давайте пока что съедим его коня.

Хор. Коня на мясо! Нет мантуанского хлеба! Мантую сожгли! Нигде никого не осталось! Мы одни на свете! Остались только швейцарцы и мы! Коня! Забейте коня!

Гонфалоньер. Тихо! Тихо! Быть может, в этом письме вести для всех, для всего народа Вероны. Тот, кто его написал, наверное, не знает здесь никого, кроме синьорины Джульетты. В письме, возможно, говорится и о мантуанском хлебе, и о венецианской говядине, и о вине, и о том, много ли у нас осталось друзей.

Хор. Читайте же письмо! Что в нем сказано? Кто такая синьорина Джульетта? Она из дворян. Это знаменитая влюбленная. Дочка Капулетти, которая родила от кузнеца? Нет, эта не рожала, она — дочь Монтекки, у которого дом на старой площади. Да все они там распутные. Эта совсем молоденькая. Капулетти нажились, торгуя луком, вывозили его в Венецию. Еще и шелком торговали. Так будут читать письмо или нет? Мы ждем вестей!

Гонфалоньер. Мы послали за синьориной Джульеттой, успокойтесь. Она и прочтет письмо, если умеет читать, а если нет — прочтет кто-нибудь из синьоров сенаторов. А вот и синьорина Джульетта.

СЦЕНА IV

На площади появляется Джульетта. Наступает тишина. Джульетта поднимается на балкон, где стоят сенаторы и гонфалоньер.

Гонфалоньер. Синьорина, гонец из Сиены привез вам письмо. Адрес написан на ленте, которая у гонца на рукаве: «Город Верона. Печальнейшей инфанте синьорине Джульетте».

Гонец (преклонив колени). Синьорина, тот, кто написал это письмо пером из клюва птички, опочившей нынче зимой у него в ладонях, сказал мне: «Ты найдешь ее без адреса, ибо — кто не заметит луну в небе?»

Джульетта. Это, должно быть, Ромео.

Гонец. Да, синьорина, Ромео.

Джульетта (подносит письмо к губам, рукой гладит шелковую ленту на рукаве гонца и начинает читать). «Я каждый прожитый день исторгаю из сердца и, как семя, бросаю в землю. И вопрошаю дни мои: „А что же несете вы Любви?“ Ведь всякий день напоен своим особым ароматом. И тихо шепчу я всем дням, теснящимся в пустыне моей души: „Пусть даже все вы прорастете белыми лилиями — разве от этого время станет чем-то другим?“ „Вы по воздуху шлете мне ее улыбки?“ — вопрошаю я мельницы и флюгера моей юности. „Вы шлете мне ее улыбки по воде?“ — спрашиваю я у лодок, плывущих по реке. Не короли же повелевают воздушными замками и речными струями!» (Разворачивает письмо.) «И что такое Ромео, если не звуки, которые в твоих устах могут стать дыханьем Любви? Ах, Любовь, как давно ты уже не ликующий май!»

Разворачивает письмо полностью и читает, приблизившись к фонарю, висящему на столбе.

«Я не утратил привычки говорить с тобой и видеть тебя, Джульетта, ведь в Сиене я каждый день вижу белых голубок. Сердце мое сочится воспоминаниями, едва поутру открываю глаза, ибо оно полно ими до краев, мое усталое сердце, которое все еще гонит кровь по жилам… Я прижимаю к груди букет белых лилий и говорю: „Джульетта!“ В мечтах своих я вижу себя в твоей комнате, но покрывающий меня пепел, остывший пепел, что остался от роз, взращенных в сердце моем твоей любовью и сгоревших дотла вдали от твоего живительного взгляда, — весь этот пепел, смешавшись с пылью, обращается в холодную сырую землю, и она сыплется с меня, непогребенного мертвеца. Я призрак минувших дней, вот почему ты меня не видишь и шагов моих не слышишь, я — как тень от жаркого огня твоих объятий, я страдаю от жажды, погибаю и вновь прихожу в себя, а жажда не прошла, я ощущаю лишь усталость от моего пробужденья от сна, в котором воскресают мое тело и твоя душа. Тот, кто создал из тьмы и хаоса такие живые сосуды, как мы с тобой, Джульетта, должен был бы позаботиться и о вине, которым надлежало нас наполнить».

(Здесь на полях рукой музыканта сделана такая запись красными чернилами: «В это время стемнело, и мертвецы начали принимать образ скелетов».)