По потолку с хрустом прошла трещина, из нее посыпались клочья пламени.
С размаху – шлеп, шлеп! – Григориева влепила невестке две затрещины.
– Очнись!
Но голова лишь мотнулась.
Тогда Настасья, присев, обхватила бесчувственное тело, взвалила на плечо, с рычанием поднялась. Качнулась, но не упала.
– Юраша, вставай! За мной!
Сын пискнул и еще дальше вжался в стену.
– Жди! Сейчас вернусь!
Думая лишь об одном: не уронить бы, Каменная двинулась к выходу. Она и не знала, что в ней столько силы – нести тяжелое тело и не падать.
По крыльцу она не спустилась, а свалилась с него, только крикнув вперед, в дым:
– Примите!
Старалась упасть так, чтобы подложиться собой под Олену, но снизу подхватили в несколько рук, смягчили падение.
От удара и удушья Настасья на малое время сомлела. Перед глазами всё плыло, саднила обожженная кожа, но, едва зрение прояснилось, боярыня оттолкнула слуг и вновь, шатаясь, двинулась к крыльцу.
Дойти не успела.
Окутанная раскаленным, дрожащим воздухом изба покачнулась и рассыпалась, взметнув вверх облако черного дыма, багрового пламени и алых искр.
– Юраш-а-а-а!!!
Боярыня сидела прямо на земле, гладила мертвого сына по лицу. Оно – вот чудо – не обгорело и было прекрасным, совсем не таким, как при жизни.
– Похож на отца…
Она наклонилась, поцеловала мертвеца в лоб и вздрогнула – на лбу осталось кровавое пятно.
Нет, это не кровавое, это родимое…