Не думая о стрелах, Каменная выскочила на поляну.
– Жива она иль нет?! Гляди, собака, – если с ней что, я велю тебя не убить, а на лоскуты резать, медленно!
– Не боязлив я, боярыня. – Оскалил зубы. – А и всяко Марфа Исаковна пострашней тебя будет. Цела твоя невестка, ее только слегка по голове стукнули. Но брюха не тронули, а голова у бабы – место не главное.
И засмеялся.
– Олена! Ты там? Отзовись! – во всю мочь крикнула Настасья.
Из дома донеслось:
– Мааа! Мааа!
Это Юрашка услышал матушкин голос.
Раз сын жив, то, верно, и Олену не убили.
Вполголоса, не оборачиваясь, Каменная спросила:
– Готов ли?
– Чуток бы поближе, – ответил из кустов Савва.
Он единственный, кто несмотря на спешку догадался приторочить к седлу немецкий арбалет. Должно быть, уже зарядил и приложился, только ждал команды. Стрелок он был отменный, но на Корелше панцырь, шлем – бить надо было без промашки в горло или в глаз.
Настасья медленно двинулась вперед, опираясь на посох.
– Погоди. Еще слово скажу… Да подойти ты, не заставляй горло драть. Видишь, я одна, женка, и то не боюсь.
Если старшо́го свалить, да чтоб факел упал подальше от сена, остальных можно взять на меч. На минуту растеряются, оробеют, а тут всего минута и нужна. Отбить Юрашу с Оленой – и еще не поздно будет на вече вернуться.
Корелша колебался, оглядывая кусты за Настасьиной спиной.
– Выйди на середину, боярыня. Тогда и я к тебе спущусь.
Повернулся к дверям, позвал кого-то. Вышел еще один кольчужный. Корелша ему что-то сказал, передал факел. И только после этого сошел с крыльца.
Григориева остановилась, будто бы утереть пот с лица, и снова Савве, негромко: