– Говори правду, вошь! Где мои? Что с ними?
Тот пучил глаза, шлепал губами, мотал головой.
– Бо… Богом-Христом… Что тебе вздумалось? Да я… Господи…
– Ты почему не к своей госпоже, а ко мне кинулся? Не потому ли, что так было уговорено с Ефимией? Ей надо меня с веча сорвать? Она заодно с Марфой? Напал Корелша иль ты мне наврал? Говори, если хочешь жить: что с моим сыном, что с невесткой?
Приказчик всё тряс башкой и повторял имя Господне, готовился упираться, а времени не было.
Настасья выдернула из правого отрожья своего посоха узкий нож.
– Правду, не то сейчас без глаза будешь! Ну?
– Христом тебе кля… А-а-а-а-а!!!
Паробки, хоть привычные ко всякому, охнули. По щеке взвывшего Шкиряты потек багровый сгусток. Приказчик забился, захрипел.
А Григориева снова подняла страшный, кровавый клинок, поднесла его к целому глазу, от ужаса вылезшему из орбиты и тут же зажмурившемуся.
– Сейчас второй выколю. Ну?
– Скажу, скажу-у-у! – всхлипнул приказчик. – Не нападал никто… Ефимия Ондревна велела впустить Корелшу, я и впустил… Мое дело подневольное… Увезли они твоих…
На миг, только на миг Каменная дрогнула, но скрипнула зубами, не дала сердцу воли.
– Куда? Скажешь «не знаю» – брюхо взрежу. Медленно.
– Корелша сказал, на Лопасню куда-то…
Похоже – правда. В Лопасненском бору у Борецких охотничья изба, место потаенное, для подобного дела годное.
– Сколько их?
– Было двадцать. – Шкирята единственным глазом всё смотрел на нож, не мог оторваться. – Пятнадцать остались у нас. Будто бы осаждают терем. Чтоб ты, когда приедешь, надолго застряла… А Корелша твоих забрал и уехал сам-пят на Лопасню… Всё, боярыня, больше ничего не знаю…
Вот значит как, Ефимьюшка, дорогая сестрица? Значит, не понравилось тебе, что твой Ондрей должен ради Булавина уступиться? Вон как ты порешила…
Теперь стало понятно многое – да, в общем, стало понятно всё, но думать о том сейчас было некогда.