Чудовище Франкенштейна

— Руку, Виктор. — Лили в нетерпении махнула. — Ты должен отвести меня назад. У меня же нет кошачьих глаз, как у тебя!

— Что за вздор. Хотя, возможно, ты права. Или я просто смотрю глазами человека, долго привыкавшего к темноте.

— Ты смотришь человеческими глазами? Как бы не так! — запальчиво сказала она. — Это значит, что ты не видишь ни зги!

Не попавшись на ее удочку, я прошел мимо и направился к дому Мак-Грегора.

— Ты сам-то понимаешь, Виктор? — Она повысила голос. — Ты требовал у меня ответа. А теперь я спрашиваю: «Ты понимаешь?» Разумеется нет! — Она вцепилась в меня. — Ты слеп, как любой мужчина: в ту ночь ослеп от похоти, а сейчас — от глупости.

— Слеп?

— Я предлагаю тебе работу в самом роскошном особняке Нортумберленда, а твой молчаливый отказ исполнен презрения: «Как я могу теперь ей служить, раз я видел, как она содрогалась от наслаждения?» В ту ночь ты увидел лишь то, что хотел. Но не заметил того, чего не хотел заметить.

— Ты права, Лили, я ничего не понимаю, — мягко сказал я и взял ее за руку, уговаривая вернуться. Мне оставалось провести с ней считаные часы, и это помогло набраться терпения.

— Бедный Виктор! В слепоте своей ты не заметил, что я уже не девственница. Ты не увидел, что не было крови — признака непорочности. — Ухмылка сменилась гримасой отвращения. — Я не видела крови уже полгода.

— Полгода?

— Я беременна, Виктор! Я была уже на третьем месяце, когда ты появился в нашем имении. Думаешь, иначе бы я позволила прикоснуться к себе? Ты не заметил моей ненависти — точно так же, как не замечал растущего живота. — Она набросилась на меня. — Неужели я неясно выражалась? Разве я не твердила сотню раз, что червь присосался ко мне, как пиявка?

— Червь… Я думал, живот распух от болезни. Считал, что ты умираешь.

— Это и есть болезнь, и я действительно погибаю. Я знаю, что дети превращают женщину в ничтожество! Я буду как наша певчая пташка, Кэсси Берк. — Она прижала ладони к вискам. — Я пила мерзкие зелья Бидди Джозефс. Отправилась за тобой в изнурительное странствие, скакала на лошади, голодала сама, чтобы уморить его. Той ночью в избе я нарочно дразнила тебя, чтобы ты меня ударил. Но в последнюю минуту ты отвернулся, и отродье осталось во мне, — горестно продолжала она. — Я надеялась, что дрэксемский врач выскоблит его, но он отказался. Оно совсем крохотное — даже ты ни о чем не догадался. Одна надежда на то, что тварь родится мертвой. Но даже если выживет, с такой матерью она не протянет и пары минут.

Я сел на землю: ноги подкосились.

— Кто отец? Уж наверняка не тот, за кого ты вышла.

— Мои родители думали, что это твой ребенок, что ты появился в Таркенвилле задолго до того, как показался им на глаза.

— Мой? — Я прыснул со смеху.

— Потому-то отец и хотел тебя убить: ты изнасиловал его дочь. Не важно, с ее согласия или нет. И даже его симпатия к тебе ничего не могла изменить.

— Как родители выведали, что ты беременна?

— Я разжаловала служанку, едва поняла, что ей не придется, как раньше, отстирывать белье во время моего ежемесячного недомогания. Мне чудилось, будто я толстею ежеминутно, и я забрала у прислуги свои старые платья с высокой талией. Они давно вышли из моды, еще когда я их отдавала, но зато были свободные и не нуждались в корсете. Я стала носить повсюду шаль — надела ее даже на бал-маскарад. Все лишь затем, чтобы отвлечь внимание от раздувшегося живота. Но я, наоборот, только привлекла к себе внимание непривычным поведением. Лили Уинтерборн одевается без прислуги? Стирает собственное белье? Носит старомодные платья? Мы выдаем себя сами. В конечном счете, даже враги не нужны.