Дров для костра здесь вдоволь, еды тоже полно. После отлива вокруг камней в лужах собираются моллюски, к тому же много морских птиц: кулики-сороки, камнешарки, травники. Кроншнепов я не трогаю: их жутковатый писк меня пугает.
Пресная вода, пища, топливо и кров над головой — еще недавно мне больше ничего не нужно было от жизни. Только бы меня оставили в покое.
А теперь? Через пару часов я взберусь на скалу и пойду к имению.
Около часа ночи я начал крутой, почти отвесный подъем. Зная, что накидка будет мешать, я оставил ее в пещере. Холод тотчас проник сквозь тонкую рубашку. Я выдалбливал выемки для ног, порой цепляясь лишь за торчавшие корни. Потревоженные камни с грохотом катились вниз, и шум этот растворялся в нескончаемом плеске волн: прибой пожирал песок, тщетно пытаясь утолить свой голод. Я цеплялся за неподатливый камень, а меня хватал за спину ураган. Снизу, сзади и сверху штормовой ветер пытался меня сдуть.
Наконец я вскарабкался наверх и встал на каменистую почву. Предо мной простирался пустырь, в конце переходивший в сад, который зачем-то разбили на этой скудной земле. Безупречно аккуратные тропинки, посыпанные белым гравием, вели к каменным скамьям, фонтанам и статуям, но все деревья в саду были кривые и сучковатые, прижатые к земле неистовыми океанскими бурями. Выжить здесь смог лишь кустарник: он научился преклоняться перед стихией.
Дом Уинтерборнов представлял собой массивную каменную глыбу без колонн, балконов и каких-либо украшений, услаждающих взор. Маленькие надворные постройки стояли поодаль: одна напоминала конюшню, другая, поближе, вполне могла быть летней кухней, а вынесли ее на улицу, очевидно, для того, чтобы шумные усилия повара никоим образом не нарушали сна сестры Уолтона. Прочие сооружения достроили задним числом. Среди них была теплица, где, вероятно, выращивали то, чего нельзя было выжать из обычной земли. Второе здание напоминало обсерваторию, но располагалось в крайне нелепом месте — внизу рядом с домом, закрывавшим для наблюдателя половину неба. Ближе всего к обрыву и дальше всего от центральной части дома высилась часовня с большим крестом, обозначавшим набожность хозяина.
Из-за округлой стены дома появилась худощавая фигурка. Маргарет Уинтерборн? Она была в темной накидке, с фонарем в руке. Следом шли мастифы и питбули, спущенные с цепи, но совершенно ручные.
Зайдя за статую, словно она могла меня спрятать, я случайно наступил на ветку. Собаки вздрогнули и навострили уши, ожидая малейшего сигнала. Женщина тоже подняла глаза. За статуей не скроешься, а на открытом всем ветрам пятачке меня бы нельзя было не заметить.
— Что, мальчики, кролик?
Голос у нее был низкий, грудной, и она тихо рассмеялась собственной шутке.
— Пошли.
Собаки резко рванули с места. Бурая, черная и чубарая шерсть, желтые зубы, розовые языки в разинутых пастях — все слилось в кроваво-красной погоне. Кролик? Как бы не так. Я решил бежать впереди, пока хватало сил.
— Скорей, мальчики!
Отрывистые слова мешались с рычаньем и фырканьем. Как ни странно, женщина тоже помчалась вслед за мной. В одной руке она сжимала фонарь, а другой собрала накидку и юбки в большие складки у колен. Из-под капюшона виднелась лишь ее улыбка — широкий, белый, язвительный оскал. У женщины хватило ума не испугаться, а я ухмылялся через плечо, надеясь, что она это видит.
Местность становилась пустынной и дикой. Чахлые деревца, словно пародия на людей, встречали меня с распростертыми объятьями. Ветер в их голых ветках шептал: «Вот оно, то самое место, чтобы убить ее».
Я остановился, обернулся и стал ждать в напряженном предвкушении.
От неожиданности собаки взвыли. Ближайшая бросилась на меня. Но тут же послышалась команда «фу!», и собака уже в прыжке захлопнула пасть, лязгнув клыками. Она, точно брошенный кем-то мешок, ударилась мне в грудь и рухнула к моим ногам. Другие тоже, как по команде, упали на землю, с неохотой подавив недовольный рык.
Женщина не спеша догнала опередивших ее собак, на ходу откинув капюшон. Она была молода — даже слишком молода для Маргарет Уинтерборн — и, наверное, приходилась ей дочерью. При свете фонаря я хорошо рассмотрел лицо — у него была форма сердца, фарфоровую кожу и пышный ореол черных как смоль волос. Ее красота и родственная связь с Уолтоном казались насмешкой над невзрачностью Мирабеллы, и я рассвирепел.
Я ожидал, что при виде меня женщина вскрикнет, но она неторопливо приблизилась. Одной рукой поднесла фонарь к моему лицу, а другую вытянула вперед. Я решил, что она попытается меня успокоить, будто приблудного пса. Но, догадавшись, что женщина хочет дотронуться до узлов и швов на моей коже, я оттолкнул ее ладонь.
ebooksa