Чудовище Франкенштейна

Она села на скамью, я разместился у ее ног, и мы оба слушали, как скот загоняли в хлев. Лицо Лили стало задумчивым, взгляд — отрешенным. Что-то ее расстроило: возможно, разговор о простой семейной жизни напомнил Лили о ее собственном шатком положении. Над Лили властвовал червь. Могла ли она надеяться хоть на какое-нибудь будущее?

Заходило солнце, и между ставнями пробился красный луч. Он разрезал темноту розовой полосой, которая легла на лицо Лили. Наверное, она увидела такую же на моем и, склонившись, погладила мне щеку.

— Вы весь розовый — словно цветок, как турецкая гвоздика.

Я схватил ее ладонь и поцеловал.

— Теперь я должна называть вас Виктором-гвоздикой, — прошептала она.

Дверь загремела, и я вскочил на ноги. Потом загремели ставни: мальчик удостоверился, что изба надежно заперта на ночь.

Лили тоже поднялась и повернулась к остывшему очагу. Легко опустив руки ей на плечи, я ощутил то, чего не видел глазами: вся ее мягкость неожиданно исчезла. Я уже давно заметил, как ее живот раздулся от голода, а теперь нащупал истончившуюся плоть. Но все равно — то ли закатные тени все сгладили, то ли мне самому она была нужна здоровой, хотя бы на одну эту ночь — Лили была прекрасна, как никогда.

Стоя у нее за спиной и боясь посмотреть в лицо, я протянул руку. Нас разделяла пропасть неизмеримой глубины и ширины, бездна мыслей и желания. Лили откликнулась сквозь черноту, опустила ладонь в мою руку и обернулась.

— Виктор, — шепнула она, не поднимая глаз.

— Да, Лили.

— Простите.

— Вы ни в чем не провинились. Это я должен просить прощения. Мне нечего дать вам. Я только то и делал, что брал.

— Когда мы встретились, было уже слишком поздно. Все самое ценное давно выкинули. Вам нечего было взять. Простите и за это.

Отступив, она попробовала высвободить руку.

— Тсс. — Не хотелось ее отпускать.

От моего прикосновения она расслабилась, и я притянул ее к себе. Низко наклонившись, уткнулся в ее волосы, провел губами по обнаженной шее.

Лили мягко выскользнула из моих объятий и, не оглядываясь, удалилась в спальню. Я услышал, как чиркнул кремень, открылся и снова закрылся комод, тихо упала на пол обувь и скрипнул соломенный тюфяк. Затем раздался еще один непривычный звук — негромкий шелест, повторявшийся снова и снова.

Я шагнул в открытую дверь. Лили сидела на кровати, отвернувшись от меня. Она была в белой ночной рубашке, изношенной до дыр, одежда валялась грудой на полу. На умывальнике между нами горела свеча, и мы отбрасывали тени на противоположные стены.

Беспрестанный шелест исходил от волос, которые расчесывала Лили. Черные как смоль кудри спутались и поблекли, но что-то в ее движениях глубоко меня тронуло. Женщины веками расчесывали волосы по ночам перед своими мужчинами. Казалось, будто мы оба только и ждали этой минуты.

Жена Лучио распустила волосы и расправила их пальцами, а потом занялась любовью с Лучио.