— Я не ломал, — ответил я, чтобы не молчать.
— Ты гляди, он ещё и врёт! — послышались возмущённые голоса.
— Говори правду, — сурово потребовал воспитатель.
— Я говорю правду, — продолжал настаивать на своём я, — станок я не ломал.
— По-твоему, выходит, это Савелий Михайлович врёт? — задал провокационный вопрос рыжий парень.
— Я не знаю, — пожал плечами я, — спросите у него сами.
— Мы сейчас тебя спрашиваем! — завёлся Виктор, — ты, Капустин, форменный тунеядец! Ты нигде не хочешь работать! Уже во всех цехах побывал, а толку нету! Товарищ Гук согласился взять тебя в помощники, так ты и там нагадить успел! И в школе учёбой манкируешь! Вот что с тобой делать?
— В карцер его! На десять суток! — предложил рыжий и посмотрел на воспитателя.
— Да нет, Кривошеин, в карцер посадить — последнее дело, — не согласился воспитатель, — нам же нужно воспитывать его, сделать из него советского человека, а то он так все станки в нашей стране переломает.
Все сдержанно посмеялись над немудрёной шуткой.
— Станок стоит денег, — подал вдруг голос ранее молчавший второй воспитатель. — Вы лучше подумайте, товарищи, как Капустин будет финансовый убыток возмещать?
— А как он будет возмещать, если он работать не хочет? — вскинулся Кривошеин.
Все опять загалдели.
— Значит убыток будет возмещать его бригада. Раз не можете научить товарища работать. — Равнодушно пожал плечами второй воспитатель. — В какой он бригаде?
— В пятой, со мной, — мрачно сказал Виктор и с ненавистью глянул на меня, совсем не как на товарища.
В зале поднялся такой шум, что не было почти ничего не слышно. Особенно возмущённо кричали, как я понял, члены пятой бригады.
Шум становился всё громче, так что воспитателю пришлось даже постучать карандашиком по графинчику с водой.
Наконец, страсти поутихли и заседание продолжилось.
— Ну, значит, будете месяца два без полдников работать и по выходным всей пятой бригадой, — продолжил накалять обстановку воспитатель.
Концентрация ненависти ко мне в зале достигла предела.