Полярные дневники участника секретных полярных экспедиций 1949-1955 гг.

22
18
20
22
24
26
28
30

3 мая

Третьего и четвёртого мая на льдине прошли два важных политических мероприятия: первое комсомольское собрание, на котором четверо наших станционных комсомольцев избрали своего вожака, каковым стал Лёня Разбаш.

На следующий день «сформировали» и нашу «первичную партийную организацию». После формального обсуждения парторгом станции избрали Жору Пономаренко.

4 мая

Завтрак. Помимо пельменей, шпрот и овощей, оставшихся от праздничного банкета, всех порадовала полученная от Котова радиограмма. По дороге из Челюскина в наш лагерь он не удержался и решил нас обрадовать: «Везу пианино. Встречайте». Не прошло и двух часов, как на юге послышалось знакомое гудение котовского Ли-2. Сделав над лагерем пару кругов, он посадил машину на наш импровизированный аэродром.

Вся компания окружила машину и, облепив со всех сторон ин-струмент, бережно опустила его на снег. Кто-то крикнул «ура», под-хваченное двумя десятками простуженных глоток. Яцун метался вокруг нас, то приседая, то ложась на снег, а его «Конвас» стрекотал, как пулемёт, отражающий атаку неприятеля.

Первый этап прибытия пианино завершился «речью» Трёшнико-ва, который, смеясь, выполнил требование Яцуна поздравить нас с по-явлением пианино на Северном полюсе впервые в истории Арктики.

Но радовались мы рановато.

Саша и Игорь разрезали верёвки, связывавшие брезент, в который было тщательно закутано пианино. Володя приволок ящик. Брезент упал, и нашим глазам представилось старенькое, исцарапанное пианино популярной марки «Красный Октябрь».

Я приподнял крышку. Вид у пианино был плачевный: часть клавиш были ободраны, часть исцарапаны.

– Давай, Виталий, давай, – поторопил меня Вася Канаки.

Я уселся на подставленный кем-то ящик из-под пельменей и взял первый аккорд. Пианино отозвалось странным звуком, отдалённо напоминавшим требуемый мотив. Видимо, рука настройщика не касалась его ни разу.

– Давай, Виталий, сыграй что-нибудь, хоть «Чижика-пыжика», – сказал Миша Комаров, – а я сегодня его настрою, хоть оперу Чайковского играй.

Зная поразительные технические способности Миши Комарова, можно было не сомневаться в том, что он это сделает.

– А пока, – распорядился Трёшников, – тащите инструмент в «снежный дворец», а то его снегом занесёт.

Сказано – сделано.

– Давай, Виталий, изобрази что-нибудь, – попросил Матвейчук.

Я взял пару аккордов.

И хотя исполненные мною «Я встретил вас, и всё былое» и даже «Полярная ночь» были далеки от совершенства, но это были первые музыкальные произведения, прозвучавшие на 85-м градусе северной широты. Играть меня заставили до онемения пальцев. Но чего не сделаешь ради такого выдающегося события.

…Сегодня около часу ночи с борта самолёта Шатрова поступила радиограмма: «Срочно требуется врач. На борту больные». Пока я торопливо собираю медикаменты, механики запускают вертолёт, и через несколько минут мы уже на подскоке. Вскоре садится и шатровский «Ил». Вглядываюсь в стёкла пилотской кабины – что там произошло, кто пострадал? Шатров и его второй пилот Михайленко подозрительно ухмыляются… Ах, понятно! Это подвох. Я уже не спрашиваю, что случилось, а жду объяснений. И узнаю: несколько партий грузов, завезённых Шатровым на подскок, до сих пор не оформлены, и лётчики решили, что надо одним махом покончить с этим проявлением «полярной беспечности». Но как вызвать меня, кроме роли врача, выполняющего роль суперкарго[20], на подскок точно к моменту своего прилёта? Они нашли для этого единственный способ, не дающий осечки: призыв о помощи…