– Саша, приготовиться!
Его неизменный помощник, новый штурман вертолёта Александр Медведь, пристально всматривается в светящийся циферблат хронометра. Звонко тикая, перескакивает по золотистому кругу стрелка, отсчитывающая каждые полсекунды уходящего времени.
– Есть! – коротко произносит Николай Евдокимович.
И в астрономическом журнале рядом с отметкой времени появляется запись высоты светила…
Тучи, набегая, то и дело закрывают звёзды. Работать приходится долго, и наблюдатели постепенно обрастают инеем. Произведя расчёты, Попков наносит на карту точку нашего сегодняшнего месторасположения. 88˚53' северной широты, 151˚ западной долготы.
Мы снова идём над хребтом Ломоносова – глубина океана под нами всего 1677 метров.
Полярная ночь наступила. Исследователи Арктики посвятили ей немало страниц своих дневников. Но как различно воспринимали они её! Мрак полярной ночи подавлял исследователей прошлого, внушал мысли о безысходности и смерти.
Дни проходят в напряжённой работе. Скоро начнут прилетать самолёты, которые доставят всё необходимое – продовольствие, горючее и оборудование для продолжительных исследований в условиях полярной зимы. Мы долго и тщательно составляли подробные списки всего необходимого, стараясь не упустить ни одной мелочи. Хотя, как мы уже убедились, в Арктике мелочей не бывает.
Старый аэродром полностью подготовлен к ночному приёму самолётов. Вместо фонарей вдоль полосы расставлены факелы – банки из-под ферросилиция, наполненные тряпками, пропитанными бензином и отработанным маслом. Комаров на жердях укрепил двадцать семь лампочек, и получилось посадочное «Т», которое он демонстрирует всем и каждому.
Всю ночь не могу уснуть. Ворочаюсь с боку на бок, и когда перед самым подъёмом наконец задремал, меня тотчас разбудил Анатолий Данилович Малков:
– Вставайте быстрей, через десять минут – самолёт!
На часах 13:00. Пока я собираюсь, над нами уже слышен гул летящего самолёта. Неожиданно погода переменилась. Лагерь затянуло низкой пеленой туч, приплывших откуда-то с севера. Падает изморозь. В общем, хуже погоды не придумать. Котов кружится над лагерем, и иногда в просветах туч мелькает звездой зажжённая самолётная фара. Все собрались на аэродроме, тревожно вглядываясь в темноту. На уме один вопрос: удастся ли благополучно сесть? В такую погоду машина, наверное, сильно обледенела – назад возвращаться нельзя. Мутно-багровое пламя сигнальных огней мрачно колеблется вдоль полосы. Самолёт, вынырнув из низких ночных облаков, идёт на посадку. Вот он уже над самым льдом. Ещё минута, и он приземлился прямо у «Т». Но что это? Раздаётся глухой звук удара, и мы, ничего не успев сообразить, видим, как самолёт, пробежав метров пятьдесят, стал резко крениться вправо и валиться на крыло. Короткий грохот – и винт отлетает в сторону… Все бросились к замершей на льду машине. Скорее! Что с людьми? Из кабины появилась фигура и, пробежав вперёд, остановилась у мотора. Механик Мякинкин – это он – молча разглядывает подогнутую под крыло правую ногу шасси, задевшую за неожиданно вынырнувший из мрака торос.
– Все целы, – говорит он и больше не добавляет ни слова.
Из самолёта один за другим выпрыгивают лётчики. Свет факелов бросает отблески на толстую корку льда, покрывшую плоскости.
Мы так же молча разгружаем самолёт, переносим продовольствие в кают-компанию и, стараясь не говорить о случившемся, расходимся по палаткам. Пропал интерес и к новостям, и к письмам. Эта первая самолётная авария на льдине всем испортила настроение.
С утра в лагере царит оживление: летят сразу два самолёта – Шатрова и Задкова. Фактически с их прибытием начинается осенняя операция по обеспечению станции всем необходимым.