В обволакивающей темноте постепенно исчезают палатки, домики, сугробы. Стало условным понятие «день», как когда-то было понятие «ночь»… Всё чаще в вахтенном журнале появляется запись: «Сегодня была пурга…» А затем следует подробное описание, как неистово гудел ветер, заметая всё вокруг, как дежурный, проваливаясь в снег, совершал свой обход, оберегая покой спящих товарищей.
Ночь наступила. То и дело мелькают светляки фонариков. На площадке метеорологов вспыхнула фара, освещая приборы, а когда она вдруг потухла, мрак вокруг становится ещё непроглядней. Только по снегу прыгает шустрый зайчик: Малков возвращается в палатку, закончив «срок».
Из палатки гидрологов время от времени раскатывается дробью мотор лебёдки. Снова наступает тишина, глубокая, торжественная. Я напряжённо вслушиваюсь, но ничто не нарушает этого необычайного полярного молчания.
Порой налетит ветер, промчится между палатками, поднимая облачка снежной пыли, и исчезнет в торосах.
Один за другим тухнут жёлтые круги иллюминаторов. Лагерь засыпает.
Пурга разыгралась не на шутку. На земле этой силы было бы достаточно, чтобы сорвать крышу, вырвать с корнем дерево, но здесь на пути её стоят только торосы да маленькие лагерные строения. Ветер обрушивается на палатку, и порой кажется, что она вот-вот взлетит на воздух. На выходе из палатки меня встречает упругая стена воздуха. Слепящие потоки снега бьют в лицо. Приходится добираться до кают-компании ползком – по-пластунски. Обычно короткий путь превращается в целое путешествие. Не обошлось и без комических эпизодов. Миша Комаров высунул голову из палатки, а ветер сорвал с неё малахай и понёс по снегу. Комаров бросился догонять шапку, но, так как бегать со скоростью 22 метра в секунду он ещё не научился, пришлось ему возвращаться ни с чем.
Малков, весь в снегу, пришёл в кают-компанию расстроенный: в метеорологических будках образовались настоящие сугробы, а минимальный и максимальный термометры, лежащие на снегу, найти не удалось – занесло.
– Уж я их искал, искал, всё пространство вокруг лопатой перекопал, – говорит он сокрушённо. – Может быть, после пурги ещё раз поискать?
– Ах, лопатой! Так их, пожалуй, теперь и искать не стоит, – иронически-сочувственно замечает Матвейчук.
Нас гонит на юг (так как полюс остался позади, мы снова обрели стороны света), в сторону Гренландии. Но точнее наше местонахождение пока неизвестно: координаты станции всё ещё не удаётся определить. Теперь уже незачем подходить к карте, на которую легла изломанная линия нашего дрейфа. Вычерченная красной тушью, она то резко отклоняется на север, то на восток, то на запад, то снова возвращает нас к тому месту, где мы были месяц назад.
Пурга стихла. Но как неузнаваем стал облик лагеря! Высокие снежные барьеры перегородили льдину вдоль и поперёк, ушли в снег палатки. Снежная пыль пробралась даже в плотно закрытые ящики. Замело рабочие площадки, засыпало грузы – их не спасли ни брезенты, ни высокие стеллажи. Нашу палатку-склад забило снегом так, что вой- ти в неё, не проделав предварительно туннеля, невозможно.
Пургой и её последствиями доволен, кажется, только один кинооператор Евгений Яцун, сетующий на отсутствие «настоящих трудностей».
Пурга прибавила нам работы, которой и без неё хватало на двадцать четыре часа в сутки. Воспользовавшись погодой, Михаил Комаров с утра поехал укатывать аэродром и, возвратившись к вечеру, с величайшим удивлением узнал о своём дне рождения: жена, мать и дочери прислали поздравительную телеграмму. Это очень похоже на Мишу: за работой он забывает обо всём на свете.
Участившиеся пурги и быстро сгущающаяся темнота заставили нас поспешить с установкой телефонной линии от кают-компании к палатке Змачинского и Кучуберия – она стоит несколько на отшибе. Линию протянули на высоких кольях, и теперь геофизики в случае необходимости могут не только позвонить, но и легко по проводу в темноте отыскать дорогу к кают-компании. В течение первого дня телефон у геофизиков звонил не переставая, и всегда сдержанный и корректный Змачинский в конце концов стал весьма нелюбезно отвечать шутникам. Однако эта забава скоро потеряла свою новизну, телефон замолк, абоненты успокоились.
Меня снова вызвали к Шамонтьеву. Болезнь никак не оставляет его, и хмурое, осунувшееся лицо Володи говорит, как тяжело переживает он – и не столько болезнь, сколько необходимость скорого отъезда. Грустным взглядом обводит он полки лаборатории, в работу которой вложено много труда и энергии, жёлтые цилиндры вертушек, на лентах которых он прочитывал тайны течений.
Очередная снегомерная съёмка. Путь оказывается лёгким только первую 1000 метров. Дальше снег становится рыхлее, глубже, и нам всё чаще и чаще приходится останавливаться на отдых. Сумрачное небо, местами серое с бледно-розовыми мазками последних солнечных лучей, на востоке густо-синее, словно земная тень уже улеглась на небосвод. Через широкие трещины, в которых ещё недавно плескалась чёрная, маслянистая, словно мёртвая вода с медленно кружащимися обломками льдин, мороз перекинул прочные ледяные мосты. Заметённые снегом торосы потеряли свои резкие контуры. С севера приполз туман, и через несколько минут лагерь скрылся с глаз. Только время от времени, нарушая тишину, доносится со стороны аэродрома пыхтение трактора.
Мы возвращаемся к самому началу партийного собрания, посвящённого предстоящей осенней операции по снабжению станции всем необходимым. Решено создать специальную группу по приёму грузов, наметить предварительно места для новых складов оборудования и продовольствия. Курко ратует за экономию электричества. У каждого есть в запасе предложение. Так как расход газа с приходом зимы возрос почти вдвое – одного баллона хватает теперь лишь на семь-восемь дней, – до прилёта самолётов введён строгий лимит.