Луна уже исчезла, и над льдиной стоит непроглядный мрак. Ветер бьёт в лицо, и время от времени приходится поворачиваться к нему спиной, чтобы перевести дыхание.
На площадке, где обычно идут промеры, едва различима доска-указатель. Пока мы с Булавкиным налаживаем бур, Яцун раскопал снег до самого льда, отыскивая старое отверстие. Так и есть, оно успело замёрзнуть за прошедшую десятидневку. Надо снова бурить. Иногда перо приходится прочищать от набившегося льда; вверх-вниз, вверх-вниз – и снова крутится бур, пока последним толчком он не проходит льдину насквозь.
Кажется: почему бы океану в вечном холоде не промёрзнуть до самого дна? Но нет, как правило, толщина льда не превышает трёх метров. В определённый момент наступает тепловое равновесие – толстый слой льда перестаёт «пропускать холод», и намерзание прекращается. Опустив в отверстие рейку, Булавкин осторожно тянет за проволоку, прикреплённую к её нижнему, подвижному концу. Он, согнувшись под углом 90 градусов, упирается в нижнюю кромку льда. Стоя на коленях, я делаю отсчёты при скудном свете фонарика. Сегодня – 2 метра 62 сантиметра. Но столько же было и в прошлый раз. Видимо, 50-сантиметровый снежный покров явился надёжной теплоизолирующей подушкой, и нового намерзания льда не произошло. В той же непроглядной тьме возвращаемся домой. До лагеря всего километр, но сейчас это расстояние кажется нам нескончаемым.
Банный день. Баня разбита рядом с аэрологической палаткой, и многие бегут мыться, натянув на себя куртки прямо поверх белья. «В Арк- тике можно разгорячённому и потному съесть добрый кусок снега для утоления жажды или высушить пот на резком ветру, мёрзнуть неделями – и чувствовать себя более здоровым, чем на юге», – писал известный полярник Николай Пинегин. Действительно, так оно и получается. Вряд ли кто-нибудь из нас решился бы на Большой земле в тридцатипятиградусный мороз в одной суконной курточке пройти те 30–40 метров, которые отделяют домик от кают-компании. А тут порой выйдешь, да ещё вспомнишь, что в грузах надо захватить кусок ткани или брус, и разгуливаешь, словно мороз не так уж велик.
После бани все с удовольствием легли чистыми в постели и, по выражению Канаки, должны были видеть «высокохудожественные сны».
Ночью вдруг так ухнуло и треснуло, словно льдина наша раскололась пополам. Все выскочили из домиков, но, к счастью, обошлось без последствий, – видимо, лёд лопнул где-то по соседству.
Метёт пурга. Потоки снега, словно песчаный смерч, несутся по льдине. Ветер обрушивается на маленькие, затерянные во мраке домики и в бессильной злобе гудит и стонет за стенами. Правда, в нашем новом жилище звуки пурги не так слышны, но зато явственней стали потрескивания и уханье льда. Порою кажется, что наша льдина вот-вот рассыплется на куски.
Хлопнула дверь тамбура, и в домик ввалилась заснеженная фигура. Это – Георгий Иванович Матвейчук.
– Ну и погодка! Хороший хозяин собаку на двор не выгонит. Тьма – хоть глаз выколи, да ещё радисты приспустили фонарь на мачте, чтобы ветром не разбило. Ничего не разглядишь. Пока до вашего домика добрался, раза три провалился в сугробы.
Он развязал капюшон, осторожно стянув куртку, повесил её на крюк возле камина и, присев у плитки, которую сегодня пришлось тоже зажечь, протянул над пламенем руки.
– Надолго такая мерзкая погода зарядила? – слышится из-за шторки, которой Яцун задёргивает свою койку, чтобы не мешал боковой свет.
– Вероятно, надолго.
Матвейчук разворачивает на столике синоптическую карту, которую он ежедневно составляет на основании данных, получаемых по радио с земли. Она вся пестрит циклонами, лезущими из Гренландии и Канады. Теперь и на том участке, где ещё недавно лежало сплошное белое пятно, наносятся результаты метеонаблюдений с обеих наших дрейфующих станций, и синоптикам на Большой земле не надо ломать себе голову над догадками: а что же происходит сейчас в Центральном полярном бассейне?
Исчерпав наше любопытство к метеорологии, Матвейчук закуривает папироску и не торопясь начинает просматривать толстую кипу грузовых квитанций, полётных листков и накладных, которые я извлёк из чемодана, стоящего под койкой. После отъезда Шамонтьева Георгий Иванович назначен заместителем начальника станции, и «дела хозяйственные» теперь в значительной мере лягут на его плечи.
Эти дни я с утра до вечера просиживаю за микроскопом. Разбаш по моей просьбе провёл к столику ещё одну лампочку, к которой я приспособил абажур из станиоля, однако света всё же не хватает, и то и дело приходится отрывать от окуляра слезящиеся от напряжения глаза. Интересно, что произойдёт с составом крови за время дрейфа? Станет ли больше красных и белых кровяных шариков или число их в каждом кубическом миллиметре крови останется неизменным, а может быть, уменьшится?
Правда, эти исследования не всегда вызывают энтузиазм у являющихся на очередной медицинский осмотр.
– Опять колоть будешь? – Курко недовольно косится на иглу Франка, блеснувшую в моих руках, но покорно подставляет палец для укола.