Щелчок – и на кончике пальца выступает яркая капелька крови, которую я осторожно насасываю в тонкую трубочку с расширением на конце – смеситель.
– Из пальца науку высасываешь? – ехидно замечает Константин Митрофанович, обрадованный возможностью отыграться хотя бы на этом.
Поздно вечером, когда уже многие легли спать, раздался сильный треск, словно где-то рядом переломило большущую доску. А потом заскрежетало, заскрипело.
Дежурный всех поднял на ноги и вместе с Трёшниковым ушёл в направлении, откуда неслись незатихающие звуки торошения. По дороге к ним присоединились геофизики. Вспыхнул прожектор, и при свете его в 300 метрах от палатки геофизиков обнаружилась широкая трещина. Отколовшаяся часть поля успела отойти так далеко, что луч прожектора не в силах достать до противоположного берега, скрывшегося во мраке.
Разводье стало быстро покрываться молодым ледком, и он ломается всю ночь с пронзительным скрипом, заставляя нас тревожно прислушиваться.
Спокойная жизнь кончилась всерьёз и надолго. Она кончилась сегодня среди ночи.
Около 11 часов дежурный Алексей Бабенко зашёл к нам.
– Слышали толчки? Что-то они нынче слишком часты.
Яцун приподнялся на кровати.
– Вероятно, опять идут в стороне подвижки… – произнёс он сонным голосом.
– Ладно, спите, если что – разбужу, – ответил Лёша, скрываясь за дверью.
Прошло немного времени после его ухода. Неожиданно домик сильно встряхнуло. Закачались лампочки, зазвенели на полках склянки. Заскрипело, заскрежетало, точно начали расходиться стены. Нас словно сдуло ветром с коек. Первым, не говоря ни слова, вылетел на улицу Саша Ефимов, уже на ходу он всовывал ноги в унты… Но толчок не повторился. Кажется, всё успокоилось. Вдруг тишину разорвали громкие крики. Накинув шубу, я тоже выскочил за дверь. Огляделся вокруг и только тут заметил длинные чёрные пятна, появившиеся на снегу рядом с домиком аэрологов.
Трещина! В 10–15 шагах от дома аэрологов зияет огромная щель во льду. Она уже успела разойтись метров на пятьдесят – семьдесят и медленно ширится, дыша чёрным паром, клубящимся, как над кипящим котлом.
Полундра! Это слово, от которого всё живое поднимается на ноги и все силы и нервы собираются в один комок. Трещина прошла между домиками аэрологов и метеорологов. Лагерь разделён на две части. Оторвавшийся кусок льдины быстро смещается на север. На том берегу мелькают фонари, слышатся тревожные голоса. Курко немедленно передал по радио на землю: «Следите за нами непрерывно» – и выбежал из радиорубки, одеваясь уже на улице.
Трещина прошла возле самого вертолёта. Он уцелел, но лампы подогрева, находившиеся рядом с ним, оказались отрезанными полосой воды. А без них двигателя в мороз не запустить. Надо действовать без промедлений, иначе беда! Вместе с Сашей Ефимовым мы бежим к стеллажу с продуктами – там лежит толстый двенадцатиметровый трап. Ящики летят в снег, и через минуту, едва переводя дух, мы подтаскиваем трап к разводью. Большая ромбовидная льдина то приближается к нашему берегу, то отплывает в сторону, сминая шугу.
Скоро экипаж вертолёта быстро перебирается на ту сторону и исчезает во мраке. Через несколько минут из тьмы снова появляются фигуры вертолётчиков – они возвращаются, волоча за собою лампы. А доски трапа успели обледенеть, одно неверное движение – и люди вместе со своей ношей соскользнут в чёрную маслянистую воду, посыпанную белеющими зёрнами изморози. Но вот последний рывок – и, тяжело дыша, они ступают на наш берег.
Луч прожектора, тревожно вздрагивая, ползёт по льдине.
Замолчал телефон. Видимо, где-то оборвалась линия, а это значит, что прекратилась связь с геофизиками и, главное, с метеорологами. Курко встревоженно посмотрел на часы. Скоро «работать» с радистами мыса Челюскин, а метеорологической сводки до сих пор нет. Конечно, на Челюскине поймут, что нам сейчас не до погоды. Но разве от этого станет легче? Надо чинить линию, и как можно быстрее. Радистам скоро удалось отыскать место обрыва – оно у самой трещины. Разбаш, зачистив конец провода, привязывает его к тяжёлому болту. Но в громоздкой куртке трудно размахнуться. Всплеск – и болт, не долетев до противоположного берега, падает в воду.
– Эгей, на том берегу! – слышится из темноты голос Змачинского. – Идите правее, здесь трещина уже!