Посовещавшись между собой, вертолётчики вооружились топорами, ломами, и скоро от их великолепной пристройки к домику, которую они с гордостью демонстрировали всем приходящим, осталась только груда досок. Но зато теперь в случае необходимости их домик легко передвинуть на новое место.
Я пишу эти строки при коптящем свете свечи. Её тусклое пламя так непривычно после стольких дней жизни при электрических лампочках. Горящий газ безуспешно пытается бороться с морозом. В домике -15˚. Замерзают чернила в ручке, стынут пальцы, клубы пара, вырываясь изо рта, оседают изморозью на стоящих рядом приборах. Безумно хочется спать. Голова то и дело склоняется к столу, и ноет всё тело, словно каждая мышца, каждая клеточка переутомлена до предела. На столиках, на полках, на кровати царит необычный хаос. Всё опрокинуто, разбросано, навалено одно на другое. В бутылках с растворами поблёскивает лёд. Лёд – на стенках, на полу, на окнах, по которым уже не сползают весёлые капли. Когда постепенно мысли приходят в порядок и час за часом начинаешь припоминать события прошедших двух суток, перед глазами встают мельчайшие подробности происшедшего.
Всё началось 1 декабря. Новый месяц особенно приятно встречать, словно в дом входит желанный гость. Восьмой час утра, но спать не хочется, и каждый за своим столиком занимается работой. Только иногда мы перебрасываемся короткими фразами и снова углубляемся в работу, время от времени прислушиваясь к подозрительным звукам, доносящимся снаружи. Там, за стенами, мороз 35 градусов, гудит ветер и порой раздаётся треск льда, словно где-то хлопают большой дверью, а порой так гулко, будто выстрелили залпом из многих пушек. Вдруг треск раздался совсем неподалёку. Набросив куртки, выходим из домика, освещая фонариком снег.
– Виталий, посмотри. – Яцун быстро нагибается и показывает на тонкую, едва заметную трещину, появившуюся в трёх шагах от порога. Она тянется через площадь перед кают-компанией, мимо снежной трибуны и исчезает в сугробах.
Потеряв след, мы топчемся вокруг. Из домика вертолётчиков вышли встревоженные Бабенко и Медведь. Меня окликает Алексей Фёдорович, и мы идём в сторону аэродрома по полю, на которое уже легла полоса света фары, зажжённой на вертолёте. Вокруг всё спокойно, только ветер надсадно воет в торосах, образовавшихся несколько дней назад по соседству с аэродромом.
– Кажется, всё в порядке… – говорит Трёшников, чиркая спичкой, пытаясь закурить на ветру. – Пошли домой.
Пока мы осматривали льдину, Яцун обнаружил ещё одну тоненькую трещину, но на этот раз позади нашего домика, всего в одном метре от полозьев.
– Если пойдёт так дальше, то придётся драпать, – невесело усмехаясь, говорит он.
«Может быть, это термические трещины, то есть образовавшиеся в результате огромной разницы температур на поверхности льда и у воды?» – успокаиваем мы себя и, вернувшись в домик, решаем пока лечь спать, правда, не раздеваясь.
В тревожном сне прошло часа два с половиной. Резкий толчок и зловещий скрип движущегося льда подняли нас на ноги. Перескочив через лежащий почему-то на дороге чемодан, я выхожу взглянуть на наши «волосяные» трещины. Они уже не были волосяными – спереди и сзади дома я увидел чёрные ручьи примерно полуметровой ширины. Теперь рассуждать времени нет.
– Трещины разошлись, вещи наружу! – крикнул я с порога.
Через чёрную ленту воды, извивающуюся по снегу, ставшему от контраста особенно белым, наружу из домика полетели чемоданы, спальные мешки. Груда вещей быстро растёт. А к нашему домику уже со всех сторон сбегаются люди.
При свете прожектора видно было, как быстро перемещался лёд. Края трещины то сдвигались, то раздвигались со скрежетом и хрипом. Люди, как муравьи, облепили домик. Скорей, скорей! Каждая минута дорога. Кто-то уже подвёл под полозья ваги. Все навалились на примёрзшие стены, слышно было только хриплое дыхание людей, напрягших все свои силы, и дом заскользил наконец по обледенелому насту. Ещё усилие, и он переползает через трещину, пересекающую всю нашу льдину наискось, зацепив угол домика гидрологов…
А тем временем вокруг появлялись всё новые и новые трещины, словно кто-то молотом бил по льдине и она рассыпалась на куски. Треснул молодой лёд, покрывший коркой старое разводье, и его побелевшую от снега гладь снова избороздили чёрные полосы воды.
У вертолёта надсадно гудели лампы АПЛ, прогревая заледеневшие узлы моторов. Миша, чертыхаясь, грел трактор, без которого не вытянуть наши домики. Гудение ламп, треск льда, ругань механиков, громкие возгласы товарищей, обнаруживающих всё новые и новые трещины, вой ветра – всё это теперь сливается в памяти в какую-то мрачную симфонию борьбы со стихией…
Высокая фигура Трёшникова появлялась всюду. Голосом, глухо звучавшим из-под низко надвинутого капюшона, он отдавал короткие команды. И запомнилась главная из них:
– Немедленно переезжать туда, к аэродрому, за новую трещину. Там ещё остался достаточный кусок ледяного поля. Больше нам на этой льдине делать нечего. Все – в кают-компанию!
Но её не очень-то просто было сдвинуть с места. Она тяжела, громоздка и крепче других домов примёрзла своими полозьями ко льду. Балки, брусья, колья – всё пошло в ход. Но скоро кают-компания сдвинулась с места и поползла за трактором подальше от «гнилой льдины». По широким колеям, проделанным ею в глубоком снегу, мы бегом вернулись обратно в старый лагерь. Вспоминаю побелевшие лица товарищей. До сих пор звучат в ушах частые предупреждающие возгласы: «Три скорее щёки!» В те часы и минуты все забыли о времени, холоде и усталости.
Трактор зацепил радиостанцию, которую радисты успели к этому времени освободить от опутывающих её проводов. Вслед за кают-компанией и она поползла за трещину, через которую ещё можно было переправляться посуху. Так, домик за домиком, перекочевали на относительно целый остаток льдины. И только когда там уже возник наш новый городок, все набились в кают-компанию, чтобы отогреться и перекусить.