Никогда мы ещё так дьявольски не уставали и никогда ещё не подвергались такой опасности. Но замечательно, что на лицах нельзя было прочесть ни подавленности, ни уныния, ни безразличия. Остряки немедленно начали шутить по поводу близкой перспективы каждому плавать на своей индивидуальной льдине. Кто-то уже пустил в обиход словечко «островитяне».
– Ну, Евгений Палыч, – произнёс из угла Трёшников, – вы так сетовали на недостаток «истинных трудностей», что уж теперь-то должны быть удовлетворены полностью.
– Пожалуй, даже с избытком, вот только обидно: когда привезу плёнку, скажут – инсценировал, – ответил Яцун таким тоном, что ясно было: и он сыт по горло подобными осложнениями…
Но отдых был недолог. Надо было снова возвращаться «на пепелище».
…Давно наступило 2-е число, а о том, чтобы поспать часок-другой, нельзя было и подумать. Трактор то и дело уходил к новому лагерю в сопровождении четырёх-пяти человек, бежавших по сторонам саней, чтобы уберечь грузы от падения. Сколько уже было совершено таких рейсов, но и до сих пор далеко не всё вывезено из старого лагеря.
Я бегу рядом с санями, одной рукой придерживая ящики, а другой то и дело оттирая лицо. Бьющий навстречу ветер словно вымораживает сосуды, и каждый его порыв оставляет ощущение, будто по щекам провели наждачной бумагой. Вдруг сани резко накренились – один полоз попал в глубокую колею – и с шумом свалились набок. Это повторяется много раз, но даже возмущаться вслух ни у кого нет сил.
На новом месте домики расставили близко один к другому – льдина-то наша не больно велика.
Радисты запустили движок электростанции, но пока проводка подведена только к кают-компании. Когда в ней снова вспыхнул электрический свет, у всех стало веселей на душе… Первую ночь после переезда спали спокойно, с таким ощущением, будто с опасного ледяного куска мы переехали на твёрдую землю и теперь совершенно уверены в том, что ничего не случится.
В часы первой полундры почти тонна угля ушла на дно океана, и теперь до появления самолёта, который пополнит наши запасы, придётся экономить топливо. Бурханов, уже знающий о наших бедах, сообщил, что самолёт, по условиям погоды, прибудет только в 20-х числах. Но как экономить, если с наступившими сорокаградусными морозами стены кают-компании покрылись наледью? Растопишь печь пожарче, и они оттают у потолка, но стоит только уменьшить в печи огонь – тотчас же снова замёрзнут. Пришлось распроститься с кино и магнитофоном, так как налаживание движка для их питания потребует много времени, а очередной переезд, видимо, не за горами: новое место очень ненадёжно.
Сегодня в 24:00 я принял дежурство от Лёни Разбаша. В 00:30 Трёшников зашёл в кают-компанию.
– Пойдём посмотрим окрестности, – предложил он, проверяя, горит ли фонарь. – Захвати с собой карабин и ещё один фонарь.
Я быстро одеваюсь и, закинув за плечи карабин, догоняю его уже на пути к трещине.
К нам присоединяются Яцун и Курко. Медленно идём по берегу разводья. Свет фонариков скользит по снегу, ныряет в трещины, перескакивает с торосины на торосину. Странно мирно выглядят они сегодня.
Всё вокруг дремлет в непроглядной мгле, но на юге из-за горизонта выглянул багровый краешек долгожданной луны. Мы вернулись к ужину, нагуляв аппетит и порядком промёрзнув. Прогулка на сорокаградусном морозе с ветром – удовольствие сомнительное.
Карабин нам не пригодился, а свет фонарей показал, что в окрестностях лагеря, тёплые огоньки которого манили нас издали, подвижки льда вот-вот могут повториться. И тогда эти огоньки должны будут переместиться ещё дальше.
В кают-компании стало сыро, холодно, хотя печь пышет жаром.
– Не сходить ли нам, Саша, за остатками угля в старый лагерь? – говорю я Ефимову, обнаружив, что последний кусок угля в кают-компании уже исчез в топке.
Он охотно соглашается, хотя к прогулкам в сторону от жилья ещё не очень привык и не питает к ним никакого пристрастия. Прихватив сани, мы трогаемся в путь. Старый лагерь представляет собой мрачное зрелище. Чернеют на снегу разбросанные ящики, грузы, не требовавшие первоочередного спасения. Не видно привычных очертаний домиков, не слышно голосов. Одинокие брошенные палатки, запорошённые снегом, сиротливо белеют во мраке. В котлованах из-под домиков – огромные комья снега, словно в воронках из-под снарядов. Настоящее поле битвы. Как-то щемит сердце при взгляде на эту картину запустения. Когда сани, гружённые углём, снова останавливаются у дверей кают-компании, мы облегчённо вздыхаем.
Пока мы путешествовали, как и следовало ожидать, снова на юго-востоке «заговорил» лёд. Скрежет и лязг всё сильнее нарастали, продвигаясь к юго-западу. Как передать этот голос льда? Словно тысяча поездов проходит где-то невдалеке, наполнив воздух рокотом и гулом.
Звуки торошения приближаются, и порой кажется – они уже совсем рядом. Вот ухнуло, зазвенело, будто на землю швырнули огромные стёкла. Набросив куртку, снова бегу с фонарём к ближнему разводью. Если его начнёт торосить, мне как дежурному надо будет поднимать тревогу. Но, к счастью, здесь всё спокойно. Гладь молодого льда нетронута. Я стою долго, шаря лучом по противоположному берегу, а от домика метеорологов в направлении звуков быстро удаляются огоньки – это Матвейчук и Кучуберия. Они тоже отправились на разведку со своей стороны льдины.