Багряный лес

Он оглянулся, проверяя, не заметил ли кто из окружающих его растерянности, его ужаса.

— Но это невозможно?! — едва не завопил Переверзнев. — Я сам видел, что тебя…

Её глаза были неподвижными, мертвыми и ледяными.

— Они были хорошими стрелками. Не переживай — они не промахнулись…

— Но как же?..

— Я не могу тебе объяснить то, что ты не можешь понять, Олег… Мне пришлось долго ждать этого момента, а теперь ты пойдешь за мной.

Ее голос был полон той уверенности, которой невозможно было не подчиниться. И Переверзнев пошел вслед за женщиной, стараясь от неё не отстать.

Оказавшись ближе к ней, от спросил:

— Куда мы идем? — Но голос ветра и грозы был вновь непреодолимым. Она его не услышала.

Тогда Олег закричал, но даже сам не услышал своего вопля. Белая фигура впереди него уверенно шла дальше, нисколько не беспокоясь о том, идет ли следом кто-то или нет. И в этой безразличности была железная воля, которая управляла своей жертвой. Министр безропотно шагал следом.

Офицеры штаба на секунду остановились, бросив свои дела по упаковке оборудования, когда услышали звонкий крик своего начальника. Они не слышали, что он кричал, и с недоумением наблюдали, как он торопливо удаляется в сторону леса. Он шел один. Пожав плечами, перекинувшись короткими взглядами, люди вернулись к своей работе, которой было много, а времени мало.

Ярость разлилась вокруг них, она плясала бликами молний в их выкаченных от перенапряжения глазах. Никто из противников не обращал внимания на боль от ударов. Переверзнев дрался молча и умело, используя весь свой опыт разведчика, уроки, полученные в течение сотен часов тренировок в спортзалах училища под руководством опытных преподавателей. Гелик же рвал своего врага яростью отчаяния и той болью, которая крошила его душу. Одежда на них была изорвана в клочья, и в дыры проглядывали тяжелые пятна кровоподтеков и липкие кровавые ссадины. Стена молний окружала поляну, с вытоптанной травой и взбитой в пену грязью. Молнии были так близко, что сделай шаг в сторону и от тела останется только обугленная головешка. Молнии очерчивали место схватки четким кругом ринга. В этом же кругу стояли две, утопленные в светящемся ореоле своих белых одежд, женщины, с безучастностью неподкупных суровых судей, наблюдая за дерущимися. Фигуры Виорики и Анастасии были неподвижными, словно застывшие, растянувшиеся во времени огненные столбы молний.

Очередной удар достиг груди Гелика. Хруст сломавшихся ребер был так силен, что его можно было расслышать за грохотом близкого грома. Но Лекарь, обуянный своим безумием, охваченный жаром "салюта", вновь поднялся на ноги и без передышки, необходимой, чтобы восстановить перебитое болью дыхание, рванулся на врага, и в следующее мгновение тот рухнул в грязь, хватаясь за разорванное горло, из которого в раскисшую землю, заливая одежду, потекла кровь. Она была не первой. Тела дерущихся были предельно изувечены и окровавлены.

Лекарь стоял над упавшим врагом и делал манящие движения руками, предлагая продолжить схватку. Он что-то кричал, разевая до огромных размеров залитый грязью и кровью рот, но его голос таял в грохоте. Переверзнев поднялся на ноги. Его сильно шатало. Отекшее лицо было искажено миной изумления. Он не мог понять, каким образом противнику удалось нанести ему столь сильное повреждение. Рана была серьезной, и потеря крови быстро вымывала силы из тела. Подскочив в воздух, Лекарь схватил голову Переверзнева и с силой дёрнул её навстречу своему острому колену. Отвесив сломанную челюсть, отчего изумление на лице стало кричащим, резким, Олег вновь упал в грязь. В этот раз времени на то, чтобы подняться, понадобилось гораздо больше. Одна из молний, ударив совсем близко, одной своей мгновенной веткой коснулась тела Переверзнева, как хлыстом, заставляя его подняться.

Оказавшись на ногах, он с изумлением уставился на черную полосу прожженной одежды в том месте, куда ударила молния. Второй прыжок Лекарю не удался. Серия сильных ударов сбила его на землю, заставив беззвучно завопить от боли в сломанной ключице. Надеясь не дать возможности противнику подняться на ноги, Переверзнев метнулся к нему, чтобы вбить, втоптать его корчащееся тело в грязь, намереваясь сделать это так, чтобы от него не осталась и следа. Он был уверен, что способен на это. Он знал, что защищает: свою любовь, свои деньги, свою власть, своё будущее — все то, чем была богата вся его жизнь, и крайне необходимо было победить. Не обращая внимания на боль, он кричал, разбрызгивая кровь, звал свою победу, удачу, но… поскользнулся в грязи. Упав, еще не сообразив как это произошло, он дернулся и замер, когда тяжелый ботинок Гелика с невероятной силой обрушился на его лицо…

Они лежали некоторое время, стекая в грязь горячими слезами своего отчаяния и густой кровью сил своих тел. Гелик перевернулся на живот, разинув разбитый рот в крике боли, впившейся в места переломов бешенством невидимых демонов, и пополз к своему врагу. Безумие, разбитое болью, покинуло его сознание. Одна мысль горела в его мозгу. Одна-единственная. "Кряцевская месть". Он не имел никакого права простить те сотни смертей… Они вопили в нём, требуя мщения! И он глох от этого хорового вопля. Навстречу ему, оставляя за собой широкий кровавый мазок в грязи, полз Переверзнев.

Они встретились, и их руки сомкнулись железной судорожной хваткой на шеях друг друга. Судорога была такой сильной, что толстой проволокой, едва не пробивая кожу, выступили толстые вены на руках. Душа друг друга, уже вываливая посиневшие от удушья языки, пуская белую, пробитую нитями крови, пену, они вставали. Неожиданно руки Переверзнева ослабли и безжизненно повисли вдоль поникших плеч. Его ноги подкосились. Тело несколько раз сильно дернулось, изгибаясь дугой в бесполезной попытке вырваться из смертельных тисков рук противника, и упало в грязь…

Перед тем, как стихнуть, пропасть вообще, сгинуть, молнии ударили по неподвижным женским фигурам, превращая их в густые облака сернистого дыма. И в тот же момент по всей поляне, и по всей Зоне, разлилась пустая тишина. Стих и ветер.

Гелик стоял и с недоумением смотрел на свои руки, удивляясь не тому, как ему, с перебитой ключицей, удалось убить ими человека, а той легкости, которая застыла в ладонях. Он представлял это совершенно иначе… точно знал, помнил по прошлым убийствам, когда убивал в психушке, защищая свою жизнь, что тяжесть была невыносимой, она саднила руки долгими и бессонными ночами, а сейчас… Вышло легко и несправедливо. Ярость и ненависть не стихли, а разгорелись новым ненасытным голодом. Всё должно было быть иначе. По-другому. Так как он представлял это себе. Но получилось все наоборот: руки стали легкими, руки убийцы, а душа горела неутоленной болью мщения.

Он вскинул руки вверх и закричал. Теперь его голос был звонким, наполненный отчаянием и изумлением, и взлетал высоко вверх, достигая клубящихся облаков.