Копать пришлось долго. Уинсам отлучилась и принесла ему воды и сладкого сыра. Ветер доносил обрывки музыки, возгласы детей, смех женщин — это тоже подкрепляло силы.
Уинсам смотрела, как он работает, и рассказывала, отгоняя мух и глядя на углубляющуюся могилу:
— Сначала ушли мужчины. Года через два после того, как ты сбежал. А Бард не сдавался: присвоил себе всех женщин. Я сама от него дважды родила. Потом среди нас начались ссоры, ему это надоело, и он всех прогнал. Всех до одной. Теперь живет у дороги, в коровьем хлеву. Мы ему носим еду, но он с нами не разговаривает. И нам велит молчать: от наших голосов, мол, болит голова… — Она улыбнулась своим мыслям и добавила, увидев выражение на лице Дота: — Бард совсем не такой, как прежде.
— Я думал, он никогда не изменится, — пробормотал Дот, опершись на кирку.
— Зря ты тогда сбежал. Мы много об этом говорили. Из Барда словно пар выпустили. Ты был единственным, кому он мог все оставить. Неродная кровь, не стал бы ввязываться в ссоры…
— А как же Педдер? Или Гибкий Джо? Они были следующими в цепочке.
— Тоже мне, цепочка! — фыркнула Уинсам.
Закончив могилу, Дот сходил к реке и обмылся. Затем надел рубашку и вернулся к домам. По мере его приближения бурлившее вокруг Самеда веселье затихало. Дот еще никогда не видел своего друга в таком простецком виде: все его кольца и браслеты разошлись по детским рукам и сверкали в толпе, как звездочки; единственным украшением Самеда остался Дом для Многих, чей алый корпус дерзко сочетался с оранжевой рубахой.
— Сделано, — сказал Дот с легким вздохом.
— Ну и хорошо. — Самед встал. — А теперь, дети, надо вести себя тихо и печально, потому что человек хоронит свою сестру. Сейчас я заиграю грустную музыку, и мы вместе пойдем на кладбище. Только, чур, не бежать.
Дот зашел в дом.
— Оденься, мама. Я вырыл могилу для Ардент, будем ее хоронить.
Тело Ардент было почти невесомым: она оказалась гораздо меньше, чем он помнил. Дот и Бонне положили ее в заплечный мешок, который он понес на руках, вместо того чтобы цеплять на спину матери. Одетая в ночную рубашку Бонне шла рядом, положив руку на голову дочери. Они брели к кладбищу, словно зачарованные унылой музыкой Самеда.
Бонне спустилась в могилу, и Дот, став на колени, передал ей Ардент. Мать уложила тельце и затянула завязки на торбе. Уинсам и Дот помогли ей выбраться. Все происходило в молчании, лишь плакал аккордеон Самеда.
— Скажешь что-нибудь? — спросил он.
Дот и Уинсам переглянулись: они стояли по обе стороны Бонне, и каждый из них обеими руками держал ее руку.
— Лучше пусть Уинсам скажет.
— Ну ладно. Значит, так… Ардент.
Самед сделал проигрыш, чтобы дать ей собраться с мыслями, затем сложил меха.
Уинсам заговорила — медленно, с долгими паузами.