Внутри шатра расположились два старых, набитых соломой матраса, обгоревший чайник, грязная сквородка, сигареты, пачка чая и несколько пледов.
Отец прочёл название упаковки сигарет.
— «Яскинский знамённый табачный завод имени М. Санджиева». Два каких-то бобыля, судя по всему, — предположил отец. — Наверное, те самые, что на нас охотились. Что ж, давай остановимся и подождём их.
— В избу идти не будем? Там печку можно натопить.
— Не будем. Засядем в машине, тут тоже тепло.
Мы подогнали машину к избе — так, чтобы было удобнее, в случае чего, и обороняться, и поскорее уехать. Снова разожгли костёр, подкинули дров. Через час — разогрели сухпайки. Ещё через час — сделали вылезку в окрестности. Следов от хозяев шатра толком не было — то ли они топали по грязи дороги, то ли уплыли по растаявшему озеру.
Ещё через час мы достали топоры, выломали замки и проверили избушки. Ничего, кроме егерьских припасов там не оказалось. Самих егерей тут не было несколько месяцев — явно больше, чем с последнего возможного появления Ануки.
— А шатёр стоит от силы неделю, — предположил отец. — Как раз, когда было зафиксировано телепортационное возмущение. Всё сходится, они могли её видеть. Ошибки быть не должно. Телепортация явно была отсюда…
Тщательно изучив поляну и груды мусора, мы сделали вывод, что неделю назад здесь стояло ещё два или три шатра. Полдня прошли незаметно. В итоге посовещавшись, мы решили переночевать, а затем отправиться искать следы в пяти километрах севернее.
Дежурили по очереди, я успел поспать четыре часа, отправил спать Степана, а сам залез в телефон.
Сеть здесь, разумеется, не ловила. Что-то накатило, и прошёл по старым перепискам, закэшированным сообщениям. Сперва — от Нинели Кирилловны, затем от Аллы, затем от Самиры. Затем — снова от Нинели Кирилловны. Интересно, где она сейчас? С кем? Получила ли моё послание через Волкоштейна-Порея и через телевизионное интервью?
А главное — ждёт ли меня после всего этого?
Меня уже основательно клонило в сон, когда я в очередной раз подкинул дров в костёр, расположенный между машиной и шатром, а затем уселся обратно на сиденье. Поэтому шевеление внутри шатра я посчитал галлюцинацией и игрой сумеречных теней.
Но секундой спустя я схватился за мушкет и хлопнул по ноге отца, улёгшегося в разложенное сиденье рядом.
— Смотри!
Внутри шатра кто-то сидел. Я не видел, как он вошёл, и точно знал, что весь день шатёр стоял пустой. Отец сообразил быстрее меня.
— Чуешь? Сила…
И я почуял. Это был не дым и не жар от костра — мощь, ядовитое жжение на коже, которое я уже испытывал при встрече с Елизаветой Петровной.
Когда мы вышли из машины, по краям поляны синхронно загорелись факелы. Десятки, сотни факелов. Я опустил мушкет — в ситуации, когда вас всего трое, и ты полностью окружён, полагаться стоит либо на счастливый случай, либо на дипломатию. Именно тогда я понял, насколько же самоубийственное мероприятие у нас было. Безумное. Опасное.
Из шатра вышел мужчина, и я понял: его бронзово-зелёному лицу могло быть и тридцать лет, и пятьдесят, и даже пару тысяч, как и моей душе.