Женщина с коричневой кожей вытаращила глаза.
— Почему ты ведешь себя так глупо, девочка? — прокричала она в ответ. — Иди же! Не теряй ни секунды! Иди, пока еще можешь! — И она вновь указала на храм, в точности как делала ее госпожа.
6
Рози, обнаженная и продрогшая, прижимая вымокший ком своей сорочки к животу, в попытке защититься от неведомой опасности двинулась к храму. Сделав пять шагов, она очутилась у рухнувшей каменной головы, лежащей в траве. Она уставилась на нее, ожидая увидеть Нормана. Разумеется, тут окажется Норман, и она уже была к этому готова. Так обычно происходит в снах.
Только это был не Норман. Низкий лоб, мясистые щеки и ухоженные усы принадлежали мужчине, прислонившемуся к косяку двери бара «Пропусти Глоток» в тот день, когда Рози заблудилась, в поисках приюта «Дочери и Сестры».
«Я снова заблудилась, — подумала она. — О Господи, заблудилась».
Она прошла мимо рухнувшей каменной головы с пустыми и как будто плачущими глазницами. К ее щеке, достигая брови, прилип кустик мокрой сорной травы. Казалось, голова бормотала ей в спину, пока она приближалась к странному храму: «Эй, бэби, я бы залез на тебя, ты ничего себе штучка, и титьки у тебя что надо, что скажешь? Не хочешь поваляться со мной, трахнемся, как ты насчет этого?»
Она поднялась вверх по ступенькам, скользким и коварным, заросшим виноградной лозой и вьюном. Ей показалось, что голова повернулась на своем каменном хребте, плеснув грязной водой на мокрую землю, будто хотела взглянуть на ее ягодицы, пока она карабкается в темноте и грязи.
Она подавила желание убежать — от дождя и от этого взгляда — и продолжала выбирать дорогу, избегая мест, где камень треснул и образовались расщелины с зазубренными краями, в которых можно было поранить или подвернуть ногу. И это был еще не самый худший вариант: кто знает, что за ядовитые гады могли свернуться и притаиться в тех темных местах, ожидая, кого бы ужалить или укусить.
Вода стекала с ее лопаток и бежала по позвоночнику. Она продрогла до костей, но все-таки остановилась на верхней ступеньке, глядя на барельеф над широким темным дверным проемом, ведущим в храм. Она не могла рассмотреть его на своей картине — он был скрыт в темноте под нависшей крышей.
На барельефе был изображен парень с суровым лицом, прислонившийся к чему-то похожему на телеграфный столб. Волосы его падали на лоб. Воротник пиджака был поднят. С нижней губы свисала сигарета, и вся его ссутуленная вызывающая поза представляла его мистером Все-По-Фигу из конца семидесятых. Что еще говорила эта поза?
Это был Норман.
— Нет, — прошептала она. Слово прозвучало почти как стон. — О-о, нет!
Ветер на мгновение стих, и Рози снова услышала детский плач. Ребенок плакал не от боли, это точно; скорее, он был очень голоден. Слабые крики вынудили ее оторвать взгляд от того треснувшего барельефа и заставили босые ноги двигаться. Но перед тем как войти в проем, ведущий в храм, она снова взглянула наверх… Просто не могла удержаться. Парнишка Норман исчез, если он вообще когда-то там находился. Теперь прямо над своей головой она видела вырезанную надпись:
В снах не бывает ничего постоянного, подумала Рози. Сны — как вода.
Она обернулась через плечо и увидела Уэнди, по-прежнему стоявшую возле рухнувшей колонны; облепившее ее одеяние вымокло и перепачкалось. Рози подняла руку, не занятую скомканной ночной сорочкой, и робко махнула ею. Уэнди подняла свою и энергично махнула ею, требуя, чтобы Рози поторапливалась, а потом осталась стоять и безучастно смотреть, как будто вовсе не замечая проливного дождя.
Рози шагнула в широкий холодный проем и вошла в храм. Она вся напряглась, готовая выскочить оттуда, если только увидит… ну… если она увидит… сама не знает что. Уэнди велела ей не пугаться призраков, но Рози подумала, что женщина в красном могла позволить себе быть спокойной; в конце концов она осталась там, позади.
Рози сначала показалось, что внутри теплее, чем снаружи, но на самом деле это было не так — в храме ощущался глубокий холод от сырого камня, холод склепов и гробниц. На мгновение она усомнилась, что сможет заставить себя пойти по темному проходу, усеянному мертвыми осенними листьями, шелестящими под ногами. Просто было слишком холодно… холодно и телу, и душе. Она стояла, вся дрожа, со скрещенными на груди руками и ловя ртом воздух. От ее кожи поднимался пар. Кончиком пальца она дотронулась до своего левого соска и не очень удивилась тому, что он был такой же холодный и мертвый, как окружающие ее камни.