Слабый порыв ветра дохнул на нее, прошелестев в длинных блестящих листьях гранатового дерева, и, казалось, они прошуршали ее имя сотнями зловещих шепотков:
Рози вновь встала на колени, в поисках живой травы, но ее не было. Она положила на землю основную часть своей ночной рубашки с завернутым в нее камнем, сверху пристроила маленький сверток с семенами. Набрала большие пригоршни мокрой мертвой травы и тщательно, как только могла, протерла ту руку, которой касалась семян. Розмариновые пятна потускнели, но полностью не исчезли, а под ногтями остались яркими. Они были похожи на родимые пятна, которые невозможно стереть. Тем временем детские крики стали еще слабее и слышались все реже.
— Ладно, — сказала себе Рози вставая. — Только держи руки подальше ото рта. Если справишься, все будет нормально.
Она подошла к ступенькам, ведущим под белый свод, и постояла мгновение перед ним, боясь темноты и стараясь взбодрить себя перед встречей с ней. Алебастровый камень с надписью «Лабиринт», вырезанной на его поверхности, больше не казался ей постаментом. Он походил на указатель, стоявший у края узкой разрытой могилы.
Однако ребенок был там, внизу, и хныкал, как хнычут все дети, когда никто не приходит их утешить и они в конце концов сами решают справиться со своей проблемой, насколько это в их силах. Именно этот одинокий плач, попытка успокоиться и заснуть, привел ее ноги в движение. Никакому младенцу не годится убаюкивать себя плачем в таком безлюдном месте.
Спускаясь вниз, Рози считала ступеньки. На седьмой она прошла под навесом и камнем. На четырнадцатой оглянулась через плечо на прямоугольный кусок света, который оставался позади, и когда снова взглянула вперед, этот образ света завис перед ее взором в кромешной тьме как яркий призрак. Рози спускалась все ниже и ниже, шлепая босыми ногами по камню. Она не станет заговаривать себя, чтобы избавиться от страха, который теперь переполнял ее сердце, и не будет будоражить себя, распаляя страх. Она должна научиться существовать вместе с ним.
Пятьдесят ступенек. Семьдесят пять. Сто. Она застыла на сто двадцать пятой, осознав, что снова способна видеть.
«Это бред, — подумала она. — Воображение, Рози, только и всего».
Однако это было не так. Она медленно подняла руку и поднесла ее к лицу. Рука и зажатый в ней сверточек с семенами тускло светились бесовским зеленым огнем. Рози подняла вторую руку — ту, что держала камень, завернутый в остатки ее ночной рубашки. Да, она могла видеть. Она повернула голову сначала в одну сторону, потом в другую. Стены лестничного колодца мерцали слабым зеленым светом. Черные тени лениво поднимались и вращались на них, словно стены на самом деле были стеклянными панелями аквариума, где носились и играли какие-то водоплавающие. Ее охватила паника.
Прекрати, Рози! Ты должна дойти до конца!
Только она не могла. Сон и явь, отчаяние и страх теперь были совсем близко.
Тогда
Хорошая мысль.
Впереди торцами к ней стояли три не соприкасающиеся каменные стены, уходящие в темноту. Каждая была около двенадцати футов в высоту — слишком высокие, чтобы она могла заглянуть поверх них. Стены мерцали тусклым зеленым светом, и Рози нервно осмотрела четыре узких прохода между ними. Который из них? Где-то далеко впереди ребенок продолжал хныкать, но звуки становились все глуше. Это было похоже на радиоприемник, у которого медленно, но неуклонно выключают звук.
— Ори! Давай! — крикнула Рози и испугалась эха собственного крика: «Ай!.. Ай!.. Ай!.»
Ничего. Четыре прохода — четыре черных входа в лабиринт — молча пялились на нее, как узкие вертикальные глотки. Во втором справа, вблизи входа, она увидела какую-то темную кучу.
«Ты прекрасно знаешь, что это такое, — подумала она. — После четырнадцати лет общения с Норманом, Харлеем и всеми их дружками нужно быть полной тупицей, чтобы не распознать кучу навоза, когда наткнешься на нее».
Эта мысль и пришедшие с ней воспоминания — воспоминания о мужиках, сидящих в гостиной, болтающих о работе, курящих сигареты, потягивающих пиво, рассказывающих анекдоты о неграх, гомиках и торговцах травкой, а потом опять чуть-чуть о работе, — разозлили ее. Рози не стала подавлять это чувство. Уж лучше быть озлобленной, чем перепуганной. Ребенком она умела издавать по-настоящему пронзительный вопль — такой высокий, сверлящий крик, от которого едва не лопались оконные стекла и чуть не разрывались барабанные перепонки. Ее ругали, стыдили и в конце концов отучили от него, когда ей исполнилось десять, под предлогом, что это неприлично для девочки. Теперь Рози решила посмотреть, остался ли еще этот вопль в ее репертуаре. Она набрала полные легкие сырого подземного воздуха, закрыла глаза и вспомнила, как играла в «Захвати флаг» позади школы, на Элм-стрит или Рэд-ровер, и в «Техасского рэйнджера» в небольшом парке позади дома Билли Колхауна. На мгновение ей показалось, что она ощущает приятный аромат своей любимой фланелевой рубашонки, которую носила до тех пор, пока та практически не расползлась у нее на спине. Потом она раскрыла губы и издала тот самый пронзительный детский вопль.
Она обрадовалась, когда вопль вырвался, прозвучав совсем как в прежние денечки, но было и еще кое-что даже получше: он помог ей почувствовать себя, как в детстве, — девчонкой-сорвиголовой. И, похоже, вопль этот произвел то же впечатление, что и раньше, и не только на нее саму. Ребенок снова начал громко плакать еще до того, как она исторгла свой школьный боевой клич в каменную тьму.
ebooksa