Роза Марена

— Пожалуйста, не насилуйте меня, пожалуйста, не надо, но если будете, если вам нужно это, пожалуйста, наденьте презерватив, я так боюсь СПИДа.

Он вытаращил на нее глаза, а потом расхохотался. Ему было больно смеяться — болел живот, диафрагма болела еще сильнее, и больше всего болело лицо, но какое-то время он просто не мог остановиться. Он говорил себе, что должен прекратить, что какой-нибудь служащий отеля, возможно, даже легавый из службы охраны, может случайно проходить мимо, услышать смех и поинтересоваться, что бы это могло значить, но даже это не помогло; приступ должен был пройти сам собой.

Блондинка поначалу смотрела на него с изумлением, а потом сама робко улыбнулась. С надеждой.

Норману наконец удалось взять себя в руки, хотя из глаз его еще ручьем текли слезы.

— Я не собираюсь насиловать тебя, Пам, — наконец сказал он, когда обрел способность хоть что-то произнести, не превращая происходящее в фарс.

— Откуда вы знаете мое имя? — снова спросила она. На этот раз ее голос прозвучал тверже.

Он выставил вперед маску, просунул в нее руку и стал играть ею, как уже делал перед козлом-бухгалтером в «кэмри».

— Пам-Пам-Бо-Бам, бык-бык-тугогуб, тугогубенький бычок, иди-к-маме-под-бочок, — заставил он пропеть маску, вертя ею из стороны в сторону, как Шэри Льюис своим гребаным Жареным Ягненком. Только это был не ягненок, а бык, дебильный бык-педрила с цветочками на рогах. Уму непостижимо, почему его притягивает эта гребаная штуковина, но она ему нравится.

— Ты мне тоже нравишься, — сказал бык-педрила Ферд, глядя на Нормана своими пустыми глазницами. Потом он снова повернулся к Пам и с помощью Нормана, шевелившего его губами, спросил:

— А тебя это очень колышет?

— Н-н-нет, — сказала она, и хотя выражения, которое ему хотелось видеть, по-прежнему не было в ее взгляде — пока не было, — но уже ощущался прогресс. Она дико боялась его — боялась их — это уж точно.

Норман присел на корточки, свесив руки между ляжками, — резиновые рога Фердинанда теперь смотрели в пол, — и участливо поглядел на нее.

— Ручаюсь, тебе бы очень хотелось, чтобы я убрался из этой комнаты и из твоей жизни, не так ли, Памми?

Она закивала так энергично, что волосы заметались по плечам.

— Ага, так я и думал, и меня это вполне устраивает. Ты скажешь мне одну вещь, и я исчезну как прохладный ветерок. К тому же это очень просто. — Он подался вперед, к ней, рога Ферда волочились по полу за ним. — Все, что я хочу знать, это — где Роза. Роза Дэниэльс. Где она живет?

— О Господи! — Вся краска, остававшаяся на лице Памми — два красных пятнышка высоко на скулах, — теперь схлынула, и глаза ее расширились так, что казалось, вот-вот выскочат из орбит. — О Боже мой, вы — это он. Вы — Норман.

Это удивило и разозлило его — ему полагалось знать ее имя, это в порядке вещей, но ей не полагалось знать его — и повлекло за собой все, что произошло дальше. Она вскочила со стопки покрывал и ринулась прочь. Пока он все еще осознавал, что из этого следует, ей почти удалось убежать. Он прыгнул за ней, вытянув вперед правую руку — ту, на которой все еще болталась маска быка. Откуда-то издалека до него доносился его собственный голос, говоривший, что ей никуда не деться, что он хочет поговорить с ней и намерен поговорить по душам.

Он схватил ее за горло. Она издала сдавленный стон, пытаясь закричать что есть мочи, и с неожиданной силой рванулась вперед. Тем не менее он сумел бы удержать ее, если бы не маска. Та соскользнула с его потной руки, и Пам вырвалась, упала прямо на дверь, раскинув руки в стороны, загребая ими воздух. Поначалу Норман просто не понял, что же случилось дальше.

Послышался странный звук — мягкий хлопок, как от пробки, выскочившей из бутылки шампанского, а потом Пам стала бешено молотить руками по двери, отвернув застывшую голову вбок, как человек, делающий строгое равнение на знамя во время парада.

— М-мм? — промычал Норман, и перед его глазами возник Ферд, натянутый на его руку. Фердинанд казался пьяным.