Роза Марена

— Привезите меня обратно на пирс Эттинджерс — там «Д и С» все устраивают — и оставайтесь на концерт. Билеты куплю я. Вот мое условие.

— Идет, — мгновенно отреагировал он. — Могу я заехать за вами в половине девятого, или это слишком рано?

— Нет, нормально.

— Вам лучше надеть куртку, а может, и свитер, — сказал он. — На обратном пути сможете запихнуть их в седельные сумки, но по дороге туда будет прохладно.

— Хорошо, — сказала она, тут же подумав, что ей придется одолжить эти шмотки у Пам Хаверфорд, у которой был примерно тот же размер. Весь гардероб Рози на данный момент состоял из одного-единственного легкого жакета, а ее бюджет не выдержит таких покупок, по крайней мере пока.

— Тогда до встречи. И еще раз спасибо за сегодняшний вечер. — Он, казалось, поколебался, не поцеловать ли ее еще раз, а потом просто взял за руку и легонько стиснул.

— Не стоит благодарности.

Он повернулся и быстро, как мальчишка, сбежал вниз по лестнице. Она не могла удержаться, чтобы не сравнить его манеры и Нормана. Тот двигался набычившись — либо с опущенной головой, едва перебирая ногами, либо стремительно, с каким-то угрожающим напором. Она следила за удлиненной тенью Билла на стене, пока та не пропала, а потом закрыла дверь, заперла оба замка и, прислонившись спиной к двери, смотрела через комнату на свою картину.

Картина снова изменилась. Она была почти уверена в этом.

Рози пересекла комнату и встала перед картиной, заложив руки за спину и слегка вытянув голову вперед. В этой позе она выглядела комично — как карикатура в «Нью-Йоркере» на хозяина художественной галереи или завсегдатая музея.

Да, хотя размеры картины остались прежними, она почти не сомневалась, что картина опять каким-то образом увеличилась. Справа, за вторым каменным лицом, — тем, что смотрело слепыми глазами куда-то вбок, сквозь высокую траву, — она теперь увидела нечто напоминавшее лесную прогалину. Слева за женщиной на холме показались голова и плечи маленького лохматого пони. На его глазах были шоры, он пасся в высокой траве и, кажется, был запряжен в какую-то повозку — может быть, в телегу, или фаэтон, или легкий двухместный экипаж. Эти детали Рози не могла разглядеть, они была за пределами картины (по крайней мере пока). Однако можно было различить часть тени от повозки и еще одну тень, выступающую из первой. Она подумала, что второй тенью должны быть голова и плечи человека. Может быть, того, кто стоял рядом с экипажем, в который был запряжен пони. Или, быть может…

«Или, быть может, ты сошла с ума, Рози? Не думаешь же ты на самом деле, что картина становится больше, а? Или на ней появились все новые и новые вещи, если тебе так нравится?»

Но правда заключалась в том, что она верила в это, видела, и эта мысль не вызывала страха, а приводила ее в возбуждение. Она пожалела, что не спросила об этом у Билла. Ей хотелось бы знать, видит ли он то же самое, что видит она… или ей кажется, что она видит.

В субботу, пообещала она себе. Может быть, спрошу его в субботу.

Она начала раздеваться, и к тому времени как оказалась в крошечной ванной, чистя зубы, забыла о Розе Марене, женщине на холме. Забыла она и о Нормане, и об Анне, и о Пам, и о субботнем вечере с «Индиго Герлс». Она думала об ужине с Биллом Стэйнером, перебирая его в памяти минута за минутой, секунда за секундой.

8

Она лежала в постели, погружаясь в сон и слушая стрекот кузнечиков, доносившийся из Брайант-парка.

Засыпая, она перебрала воспоминания — без боли и как будто отстраненно — о 1985-м и ее дочери, Кэролайн. Для Нормана, разумеется, не было никакой Кэролайн. Тот факт, когда он согласился с робким предложением Рози, что Кэролайн — хорошее имя для девочки, ничего не менял. Для Нормана она была лишь личинкой, которая рано сдохла. Если это была личинка-девочка с какой-то бредовой мысленной тропинки, по которой шлялась его жена, — что с того? Выражаясь словами Нормана, наплевать и забыть.

1985-й тот еще был год. Просто адский. Она потеряла неродившегося ребенка, Норман едва не потерял работу (она догадывалась, что ему может даже грозить арест). Она слегла в больницу со сломанным ребром, которое расщепилось и едва не проткнуло ей легкое. Кроме того, Норман выместил на ней злобу, изнасиловав ручкой теннисной ракетки. Это был год, когда ее рассудок, до тех пор на удивление стабильный, начал понемногу мутнеть. Среди всех остальных неприятностей она почти не замечала, что полчаса, проведенные на Стуле Пуха, порой пробегали как пять минут. Бывали дни, когда она восемь или девять раз принимала душ между уходом Нормана на работу и его возвращением, снимая утомление и смывая с себя грязь после уборки.

Должно быть, она забеременела в январе, поскольку тогда она начала испытывать дурноту по утрам, а первая задержка случилась в феврале. Скандал, повлекший за собой письменный выговор Норману, который он был обречен хранить в своем деле до самой пенсии, разразился в марте.