Роза Марена

Она не могла говорить в трубку — ей очень хотелось повесить ее. Но она не должна была это делать. Потому что если Анна была права, Билл тоже мог оказаться в беде — в большой беде. Если кое-кто сочтет, что он крутился слишком близко около нее. Она прокашлялась и попробовала снова:

— Билл? Это Рози.

— Рози! — вскричал он, судя по голосу, очень обрадованный. — Привет, как вы там?

Его искренняя радость привела ее в отчаяние. Ей показалось, что кто-то вертит ножом прямо в ее кишках.

— Я не смогу поехать с вами в субботу, — быстро проговорила она. Слезы теперь потекли сильнее, теплыми ручейками. — Я вообще не смогу с вами встречаться. Я была не в себе, когда решила, что смогу.

— Почему же не сможете? Господи, Рози! О чем вы говорите?

Замешательство в его голосе — не обида, которую она почти ожидала услышать, а подлинное замешательство, испуг, — подействовало на нее хуже, чем если бы это была обида. Она просто не могла больше вынести этот разговор.

— Не звоните мне и не приходите, — сказала она и вдруг с предельной ясностью увидела Нормана, стоящего напротив ее дома под проливным дождем, с поднятым воротником плаща. Уличный фонарь слабо освещал нижнюю половину его лица, — он стоял там, как не знающий пощады бандит из романа Ричарда Рейсина, от которого никуда не скроешься.

— Рози, я не понимаю…

— И это на самом деле к лучшему, — сказала она. Голос ее дрожал и начал прерываться. — Просто держитесь от меня подальше, Билл.

Она быстро положила трубку, на мгновение пристально вгляделась в нее, а потом вскрикнула, как подстреленная птица. Тыльными сторонами ладоней она сбросила телефон с коленей, тот полетел прочь на всю длину шнура и упал на пол. Зуммер в сброшенной трубке до странности напоминал стрекот кузнечиков, под который она засыпала в ночь с понедельника. Вдруг ей стал невыносим этот звук, она почувствовала, что, если ей придется слушать его еще полминуты, ее голова расколется. Она встала, подошла к стене, присела на корточки и выдернула вилку телефона из розетки. Когда она вновь попыталась встать, ноги не держали ее. Она уселась на пол, закрыла лицо ладонями и зарыдала. Кажется, у нее действительно не было другого выхода.

Анна несколько раз повторила, что ничего пока не известно, и Рози тоже не может знать наверняка, что бы она там ни подозревала. Но Рози была уверена. Это Норман. Норман появился здесь, Норман в ярости, он убил бывшего мужа Анны, Питера Слоуика, и ищет ее.

7

В пяти кварталах от «Горячей Чашки», где он только что на четыре секунды разминулся с глазами своей жены, поглядевшей в окно кафе, Норман завернул в магазинчик с уцененными товарами под названием «Не больше 5». «Любой товар в магазине дешевле 5 долларов» — гласило объявление в витрине, напечатанное под скверно выполненным изображением Авраама Линкольна. На бородатой физиономии Линкольна застыла широкая ухмылка, он подмигивал прохожим и, по мнению Нормана Дэниэльса, был дьявольски похож на человека, которого он когда-то арестовал за то, что тот удавил свою жену и четверых детей. В этом магазинчике, находившемся на расстоянии сотни метров от «Займа и Залога Города Свободы», Норман купил всю маскировку, которую собирался сегодня надеть: пару темных очков и кепку с надписью «Чи-Сокс» над козырьком.

Имея за плечами больше десяти лет опыта полицейского инспектора, Норман пришел к выводу, что маскировки уместны лишь в трех случаях: шпионских фильмах, рассказах о Шерлоке Холмсе и праздниках с ряжеными. Они совершенно бесполезны днем, когда единственное, на что похожа косметика, — это на косметику, и единственное, на что похожа маскировка, — на маскировку. А девки в «Дочерях и Сестрах», этом борделе для современных Марий Магдалин, куда, как в конце концов признался этот хилый очкарик, Питер Слоуик, он отправил беглянку Розу, должны быть особенно чувствительны к хищникам, подкрадывающимся к их норе. Девки вроде этих привыкли жить с манией преследования и выработали свое искусство защиты.

Кепка и темные очки сослужат ему службу. Все, что он планировал на сегодняшний вечер, это, как сказал бы Гордон Саттеруэйт, его первый детектив-напарник, прикидка. Гордон любил иногда ухватить своего младшего товарища за ворот, повернуть к себе лицом и заявить, что ему следует немножко его послушать, как он выражался, «старого легаша». Гордон был жирный, вонючий, вечно жующий табак неряха с коричневыми зубами, и Норман начал побаиваться и презирать его почти сразу, как впервые увидел. Гордон работал полицейским двадцать шесть лет, а инспектором — девятнадцать, но у него не было страсти охотника. А у Нормана она была. Работа не нравилась Гордону, он ненавидел подонков, с которыми ему приходилось общаться (а иногда даже дружить, если случалось работать под крышей). А у Нормана была охотничья страсть, он чувствовал себя на охоте за преступниками как рыба в воде. Эта страсть помогла Норману раскрутить огромное дело, основываясь лишь на собственной интуиции. Оно превратило его — пусть ненадолго — в любимчика прессы. В этом расследовании, как и в большинстве прочих, связанных с организованной преступностью, наступил момент, когда тропинка, по которой шли следователи, исчезла, потерялась в неразберихе перепутанных развилок, и прямого пути просто не было. Этим делом с наркотиками руководил Норман Дэниэльс — впервые за всю свою карьеру. Когда логика оказалась бессильной, он без колебаний сделал то, чего не смогло бы или не стало бы делать большинство полицейских: он переключился на интуицию и доверился тому, что она подсказывала. Ринулся вперед напролом и без страха.

Для Нормана обычно не существовало такого способа, как «прикидка». Норман ловил рыбу на блесну. Сначала, обдумывая дело, он использовал факты и применял логику, а потом, включая интуицию, доводил дело до конца. Он сталкивал лодку с берега и, сидя в ней, медленно движущейся по течению, забрасывал блесну и вытаскивал ее, забрасывал и вытаскивал — в ожидании, пока на нее не попадется что-нибудь стоящее. Интуиция подсказывала ему, куда забрасывать. Иногда не попадалось ничего, кроме гнилого сучка, старого сапога или жадного, но глупого окунька, которого не станет есть даже голодный енот.

А порой на крючок попадается и кое-что повкуснее.

Он надел кепку и темные очки и свернул на Харрисон-стрит, направляясь теперь к Дархэм-авеню. До района, где находились «Дочери и Сестры», оставалось добрых три мили, но Норман был не против прогуляться пешком. Он может использовать прогулку для того, чтобы освежить голову. К тому времени, когда доберется до номера 251, он станет похож на чистый лист фотобумаги, готовый принять любые образы и мысли, не пытаясь подогнать их под собственные предварительные теории. Но если у тебя вообще нет никаких теорий, ты никогда не сумеешь этого сделать.

Карта, за которую он переплатил в киоске отеля, лежала в заднем кармане, но он остановился свериться с ней лишь один раз. Он провел в городе всего неделю, а большинство городских маршрутов уже запечатлелось в его мозгу гораздо четче и яснее, чем у Рози. Опять-таки дело тут было не столько в тренировке, сколько в прирожденном даре.