Стигмалион

22
18
20
22
24
26
28
30

Вильям ответил что-то, но его голос словно звучал где-то в соседней галактике.

– Я не слышу тебя, – покачала я головой.

Он снова попытался что-то сказать, но тут женщина, сидящая на соседнем стуле, громко разревелась, не сводя глаз с огромного татуированного мужика, что сидел напротив нее за стеклом. Я бы не услышала от Вильяма ни слова, даже если бы отрастила уши, как у овчарки.

– Вильям, скажи, как ты. Я попробую прочесть по губам… Только не прижимай к себе эту штуковину… Ты слышишь хоть что-нибудь?

Он не слышал. Старик, сидящий слева от меня, снова начал материться и громко кашлять. Рыдающая женщина вдруг ни с того ни с сего стала хохотать, как ненормальная, посылая своему татуированному бойфренду воздушные поцелуи… Я старалась не показывать своего отчаяния, но в горле встал такой комок, что стало больно. «Боже, я не смогу не то что дотронуться до него, но даже поговорить», – дошло до меня.

И тогда Вильям положил свою ладонь, обтянутую бинтами и синей перчаткой, на стекло. И я сделала то же самое. Так мы и сидели, беспомощно глядя друг на друга. Разделенные толстым холодным стеклом, не пропускающим ни звука.

Я догадалась вырвать из блокнота листок бумаги и успела написать Вильяму пару слов. Приложила листок к стеклу, и он улыбнулся, когда прочел их. И улыбался до самого конца нашего невыносимо горького свидания. И улыбался, когда его уводили…

А я не сразу смогла подняться со стула и выйти из комнаты встреч. Ушел старик, ушла женщина в розовом. А я сидела там еще некоторое время, смяв в кулаке бумажку со словами «Elsker deg[24]», написанными дрожащей рукой.

* * *

Мы с отцом шли к выходу. Верней, он шел, а я яростно колотила каблуками по паркету, не в силах поверить, что так и не смогла перекинуться с Вильямом даже парой слов. Не говоря уже о прикосновениях! Если бы я только могла обнять его, насколько легче нам стало бы переносить разлуку.

– Мне не удалось поговорить с ним! Ужасная комната для встреч с трубками, которые ни один из нас не может приложить к уху! Я надеялась, что все устроено… по-людски, а не… вот так вот! Папа!

– Я слышу, слышу! Но боюсь, ничего не смогу сделать, – вздохнул он.

– Неужели мы никак не сможем встретиться по-человечески? В какой-то другой комнате! Во всем здании тюрьмы нет других комнат?!

– В Кастелри есть еще один зал для встреч, без перегородок, для заключенных с золотым характером, но в нем сейчас ремонт. Мне жаль, дорогая. Боюсь, вам не удастся увидеться в другом месте до самого апелляционного суда.

– Я поговорю с этим Райли! – выпалила я.

– С начальником тюрьмы? Милая, да он слушать тебя не станет, – оборвал меня отец.

– У меня иногда такое чувство, что ты не на моей стороне, – бросила я отцу, о чем сразу же пожалела.

Он посмотрел с таким укором, что мне стало стыдно. Но эти мысли не покидали меня с того самого дня, когда он проиграл дело. Мой отец – и проиграл дело! Да с ним такого лет десять точно не случалось…

– Я на твоей стороне, Долорес, – ответил он хрипло и не глядя на меня. – И других сторон, кроме твоей, для меня не существует.

В полном молчании мы дошли до машины, отец сел за руль.

– Не могу отделаться от мысли, что все эти испытания даны нам нарочно, чтобы мы потом ценили каждую минуту, проведенную вместе, – покачала головой я.