Смута. Том 1

– Так точно, товарищ председатель! – хором ответили товарищи Жадов и Шульц.

Глава 5

Елисаветинск и южные области,

декабрь 1914 года – январь 1915 года

Федя Солонов поправлялся на удивление быстро. Доктора только разводили руками, говорили о «молодом организме», о том, что «повезло, пуля, видимо, на излёте была» да «вовремя прооперировали». Так или иначе, ещё до Рождества он начал вставать, ходить, сперва осторожно, потом всё увереннее.

Раненых перевели в госпиталь, разместившийся в городской елисаветинской больнице. Рядом срочно возводили новый корпус; визжали пилы, стучали топоры, горели костры, возле них грелись собравшиеся с окрестных сёл мужички-чернорабочие. Правда, зарабатывали они очень неплохо; да и цены держались низкими, продуктов было с избытком – вывоз изрядно сократился.

Великую княжну Фёдор больше не видел. Осторожно поинтересовался у заменившей её немолодой уже сестры милосердия, где, мол, её императорское высочество? Всем ли благополучна? Сестра улыбнулась:

– Всем, всем её высочество благополучны. Просили вам, милый кадет, кланяться да передали просить вас, чтобы не сердились вы на неё. Не по своей воле она ныне в иных местах; но по-прежнему за ранеными ходит.

Фёдор густо залился краской. Собеседница его понимающе улыбнулась.

– Всё будет хорошо, любезный Фёдор. Спас вас Господь, а врачи наши, дай Бог им здоровья, промыслу Его помогли. Ни о чём не беспокойтесь, поправляйтесь, дел огневых ещё на всех хватит.

И Фёдор поправлялся.

Часто приходили теперь друзья по первой роте, во главе, само собой, с лучшим другом Петей Ниткиным. Последний очень увлёкся последнее время трудами некоего Циолковского, о коем способен был говорить часами.

С областями, где утвердилась власть большевиков, не стало никакой связи. Сперва из Москвы, Царицына, Саратова, Самары в Ростов и Елисаветинск ходили поезда как ни в чём ни бывало; но затем правительство в Петербурге наложило на это запрет. Составы доходили до Изюма и разворачивались обратно.

Великие державы также отнюдь не спешили закрывать свои посольства в Северной столице и переносить их на юг, несмотря на личные письма Государя в европейские столицы. Кичливые галлы вообще ничего не ответили; надменные бритты отписали в личной корреспонденции (что было ещё одним унижением) – они, дескать, считают господина Александра Александровича Романова частным лицом, утратившим после отречения какой бы то ни было статус. Австро-венгерский двор сподобился на пространное послание, где, ссылаясь на «сложность момента», заявлял, что «пока лучше оставить всё как есть».

Датский двор, куда написала сама государыня-императрица Мария Фёдоровна, в девичестве – Marie Sophie Frederikke Dagmar, дочь принца Глюксбургского, сделавшегося затем в свой черед королём Дании Кристианом IX, ответил, что, конечно, дорогая сестра правящего ныне Его Величества Фредерика VIII всегда может рассчитывать на тёплый приём дома, но – лишь в качестве именно сестры датского короля, никак не супруги правителя огромной России.

Про остальные малые дворы нечего было и говорить.

Всё это пересказал Фёдору сам Две Мишени, регулярно его навещавший. К счастью, «тяжёлым» из раненых кадет оказался только Солонов, остальные обошлись относительно лёгкими ранами. Константина Сергеевича регулярно теперь приглашали к обеду августейшего семейства и даже произвели в генералы, хоть сам он упрямо считал себя полковником, упоминания о своём генеральстве терпеть не мог, да и погоны носил исключительно полковничьи.

Новые, красно-чёрные погоны Добровольческой армии.

Фёдора так и подмывало спросить о великой княжне, однако он не решился. Не решился до того самого момента, когда перед самым Рождеством Аристов, навестив его, загадочно улыбнулся и положил у изголовья кровати Фёдора аккуратный белый конвертик, украшенный гербом великих княжон – два золотистых единорога держат ромбический щит с двуглавым имперским орлом.

– Тебе, раненый ты наш. Смотри, не забудь ответить.