– Мне? Подарок?.. Спасибо… – зарделась княжна, хотя, конечно, в жизни своей получала множество рождественских подарков. – А можно посмотреть? Можно прямо сейчас? Умру, не доживу до утра!..
– Можно, – вырвалось у Фёдора.
Севка Воротников не зря получил свой империал.
На аккуратно вставленном в картонную рамку рисунке чёрной тушью был как раз Аничков мост, баррикада, дымящийся «мариенваген» и на его фоне стояли, обнявшись, четверо кадет – Федя Солонов, Петя Ниткин, Лев Бобровский и сам Севка. Себя он скромно изобразил во втором ряду, для пущего впечатления добавив на переднем плане убитого немца с валяющейся рядом винтовкой.
Они оба, кадет и великая княжна, неловко протянули друг другу подарки. Так же неловко приняли, краснея ещё пуще (хотя, казалось бы, уже некуда). Замерли, не зная, что сказать, кроме банальных и совсем ненужных сейчас слов.
И кто знает, чем всё это бы кончилось, но в дверь резко постучали. Миг спустя Две Мишени уже шагал через порог.
– Ваше Императорское Высочество, – он поклонился.
– Спасибо вам, дорогой Константин Сергеевич, – выдохнула княжна.
– Идёмте, господин прапорщик, нас ждут, – с притворной строгостью сказал полковник, делая Фёдору знак.
Остаток вечера Фёдор, как ни старался, вспомнить потом не мог. Всё смешалось – и семейный ужин с государевым семейством, и крепкое пожатие руки отца великой княжны Татьяны, наследника-цесаревича; и хлопок по плечу от великого князя Михаила Александровича, он явно бодрился, но взгляд его оставался тяжёл и исполнен недоброго предчувствия. Смешались танцы – недолгие, под аккомпанемент рояля, за которым сидела Александра Фёдоровна – мать великой княжны.
Странное это было Рождество. Вроде бы все спаслись, все живы, в Елисаветинске, за стеной верных войск, не изменивших присяге, – но всё равно Фёдор остро, словно нож, ощущал стягивающуюся над головами тягостную беспросветность, словно тут все уже утратили надежду на хороший исход. Словно все ждали неминуемой беды и только не знали – когда именно она настанет.
Даже самые младшие – Анастасия и Алексей – не бегали, не скакали, не носились, как положено обычным детям, даже в царской семье; сидели смирно, глядели чуть ли не испуганно.
Ярко горели свечи, сияла Вифлеемская звезда на вершине нарядной ёлки, блистала мишура ёлочного дождя, а новоиспечённый прапорщик Фёдор Солонов уходил из государева дома с тяжёлым сердцем.
И, вернувшись в госпиталь, вдруг ощутил, как разом заболели все уже почти зажившие швы.
Он раскрыл пакет, вручённый Татьяной – мягкие тёплые вещи, носки, несколько пар, вышитая рубаха – и маленькая записочка:
«Милый Ѳёдоръ, подарокъ мой совсѣмъ не “царскiй”. Но я-то знаю, что зимой, да ещё и на фронтѣ, нѣтъ ничего важнѣе сухихъ и тёплыхъ ногъ. Никогда не будутъ лишними носки, что я для Васъ связала. Носите, пусть онѣ служатъ Вамъ как слѣдуетъ, и не вздумайте ихъ беречь! А не то я на Васъ разсержусь».
А ещё был приложен маленький образок святого Георгия Победоносца, покровителя воинов.
После Нового года вести пошли одна за другой, и одна чернее другой.
Новосформированная большевицкая армия, названная «Красной», уверенно и смело наступала, донецкие города, где власть удерживалась рабочими советами, встречали её красными же флагами. Встретили бы и цветами, да с ними по зимнему времени имелась нехватка. Конные отряды «красного казачества» – ибо появилось и такое, с верховьев Дона, – доходили до Волновахи, один разъезд остановили у самого Мариуполя. Именно остановили, а не «уничтожили» или «пленили»: низовские казаки, сохранившие верность престолу, по-свойски побалакали с сородичами, мол, чего палить друг в друга, как житуха, как служба? Верховые тоже не хватались за шашки: мол, служба ничего, землю раздают, баре, какие были, разбежались, правда, не все, но землицу-то у них отбирают, хватит, попановали!
…Низовские уезжали в молчании.
ebooksa