Год тысяча девятьсот пятнадцатый начинался тяжело.
А следом за разъездами валом валила с севера пехота, с новыми командирами, но кое-где во главе полков остались и старые, их поименовали «военспецами», приставили комиссаров с расстрельными командами, но пока всё шло хорошо.
Добровольцы покинули окрестности Славянска, Бахмута, Луганска. Юзовка оставалась ничья, но колонны красных неумолимо надвигались с севера.
Всё это Фёдору излагал лучший друг Петя Ниткин, излагал спокойно, но взгляд и у него сделался каким-то отрешённым – и Фёдор понимал отчего.
Не сегодня-завтра кадетские роты, враз ставшие «офицерскими», отправятся подпирать трещащий по швам фронт. Хотя, собственно говоря, и трещать было нечему. Слабые заслоны добровольцев вели арьергардные бои к югу от Луганска, по широкой дуге, однако найти разрыв в их построениях, вклиниться в брешь, зайти во фланг и тыл не составляло особого труда.
Петя приносил карты, и Фёдор бросил даже и хвататься за голову.
Совершенно непонятно было, кто и как собирается оборонять Донбасс.
На севере красные вплотную подошли к Киеву. Некий Петлюра, объявивший себя «гетманом вольной Украины», попытался сдержать их на рубеже Днепра, но большевики наступали и по правому, и по левому берегам великой реки. В Минске была прочно установлена советская власть, а вот ещё западнее новосозданная польская армия, для которой у западных держав мигом нашлись и оружие, и снаряжение, занимала Брест-Литовск, Вильно, Гродно и дальше по линии на юг вплоть до Владимир-Волынского. Поляки пока бездействовали, укрепляясь на занятых с налёта территориях, и, по слухам, уже отправили к большевикам делегацию для переговоров о границе.
Елисаветинск, Ростов, Таганрог, Новочеркасск, вся Таврида, Кубань и Крым оставались за добровольцами.
Ставка, говорил Петя, непрерывно заседает, но не может решить, что делать. К этому выводу он приходил, потому что ничего и не делалось. Отдельные офицерские отряды и казачьи сотни по собственному почину пытались сдержать наступающих красных, в ещё выходивших газетах распространялись панические слухи.
И только пятого января появился государев Манифест, где объявлялась мобилизация «всех верных присяге» в областях Таврической, Донецкой и во Всевеликом Войске Донском, равно как и на Кубани, и в Крыму. В отличие от прежних, этот был чётким и конкретным. Был назван враг – большевицкий режим, было вновь заявлено, что земля будет передана тем, кто её обрабатывает, что будут сняты все сословные ограничения к образованию, какие ещё оставались.
И только пятого января с вокзалов Приазовья начали уходить эшелоны.
Александровских кадет подняли по тревоге, внезапно, и утром, в стылой тьме, под мелким снежком, они уже грузились в вагоны.
Был среди них и прапорщик Фёдор Солонов. Хотите верьте, хотите нет, но тяжёлая рана его зажила всего за два с небольшим месяца.
Паровоз нёсся через запорашиваемую снегом степь, а Фёдор сидел в теплушке, подле остывающей печки, и вспоминал, как оставлял Елисаветинск в прошлый раз, семь лет назад – с семьёй, в вагоне первого класса, преисполненный надежд, радостный, счастливый…
– Ничего, Фёдор, – к нему подсел Две Мишени. Полковник так и остался со своими молодыми бойцами – остальных офицеров велено было государевым указом оставить «для воспитания новых кадет», ибо славный Александровский корпус ныне считался временно пребывающим в Елисаветинске.
Вторая рота, посаженная обратно за парты, страшно этим обстоятельством возмущалась.
– Мы обязательно победим, – с непреклонной убеждённостью сказал Аристов.
– Не как
– Не как, Фёдор. Никаких атак густыми цепями на пулемёты. Нас мало, красных всегда больше будет, в разы. Недостаточно сказать, воюем, мол, не числом, а умением, потому что умение это – откуда взять?
ebooksa