— Не–е–е.
Санни заметил остатки белого порошка, перхотью налипшие на грустные усики Рифкина. Судя по глазам, Скарп вынюхал дозу, от которой Кондолиза Райс спела бы еврейскую песенку на всемирном собрании исламистов.
— Заткнись! — взвыл Рифкин и поднял ствол. — Мы с Коко Шанель сегодня устраиваем фейерверк, ясно?
Какой бы магией ни обладала Хармони, потустороннее влияние было беспомощно против крестьянской ярости и третьесортного перуанского порошка.
— Крошка, я убью тебя, потом его, а потом себя, если ты сейчас же с него не слезешь, — сказал Рифкин.
Хармони встала, отчего Санни почувствовал крайнее неудобство, потому что теперь немецкая пушка была направлена прямо ему в пах.
Он тоже поднялся.
— Не дергайся, урод, — каркнул Рифкин. — Все равно от этого нокаута не сбежишь. Усек?
Санни кивнул.
— Усек.
Рифкин ухмыльнулся.
— Вот и правильно, чертов ты…
Санни подобрался.
Но в тот же миг Хармони схватила дробовик за дуло. Коко Шанель рявкнула и выбила в потолке дыру размером с баскетбольный мяч, наверняка перепугав до чертиков миссис Гапта–Санг–Джефферсон, домовладелицу, которая жила как раз этажом выше.
А потом Хармони отрастила третью руку.
Санни чуть с ума не сошел, глядя, как стриптизерша правой рукой хватает дробовик, левой — горло бандита, а третьей рукой, выросшей едва ли не из задницы, сжимает яйца Рифкина.
Головная боль Санни двинулась вниз, шипами прошлась от затылка к шее: поврежденный глаз передавал ему зрелище, которое любого заставило бы завязать с выпивкой: нечто среднее между Бейонс и Кали, индийской богиней разрушения, устраивало Рифкину кошмар наяву.
А вот левый, здоровый глаз Санни до сих пор видел Хармони такой, какой она была в «Шейкдауне». И почему–то аппетитная красотка и языкастый ночной кошмар были едины и неразрывны.
— Пожалуйста… отдай, — прошептал Рифкин.
Хармони запустила ногти в его горло. Миг спустя они оба были покрыты брызнувшей кровью.