Дэниел неожиданно оказался перед своим старым столом. Джастин улыбался слишком широко для человека, его рот фактически был растянут до ушей, открывая зубы. Макушка Джастина была разбита. Вдребезги. По лбу и щекам сползали сгустки крови и осколки костей. Лицо было бледным как мел.
— Джастин, ты умер? — Нет ответа. — Ты убил себя?
Джастин кивнул, и его мозги свалились ему на колени.
Желудок Дэниела сжался.
— Почему? Я что–то сделал не так?
Теперь они стояли в парке. Или на кладбище? Много зелени, деревья, скамейки. Джастин опустился на колени у надгробия. Надпись была нечеткой, но он провел по буквам пальцами.
— Они действительно любили меня. Смотри, сколько хорошего они обо мне написали.
Джастин обернулся и посмотрел на Дэниела через плечо. Он казался очень юным, словно ему не было девятнадцати. Словно не было тех лет, когда он убивал животных, оскорблял старших, крал деньги и калечил соседских детей. Он казался невинным, ему можно было дать лет восемь–девять, и при этом он ничуть не изменился со времени их последней встречи.
— Да. Они пытались полюбить тебя, чтобы ты выздоровел, но не смогли.
— Это была твоя работа, Дэниел.
— Теперь ты здесь доктор. Не я.
— Предполагалось, что ты меня вылечишь. А ты все испортил.
— Нет. Это ты доктор.
Джастин открыл верхний ящик его старого стола с имитировавшей дуб обшивкой. Дэниел из сна ощутил ностальгию по первым годам практики. Два–три пациента вдень. Время на то, чтобы внимательно перечитать их записи, провести исследования, ответить в случае необходимости на звонки. Тогда он был холост и встречался с двумя женщинами. Одна жила в Лос–Анджелесе, а другая — в Далласе, где жили и его родители. Он посещал уроки кулинарии и дизайна внутренних помещений, вступил в клуб здорового образа жизни, чтобы не потерять форму после колледжа. Жизнь была прекрасной. Джастин взял со стола папку с его записями и помахал ею перед Дэниелом, словно фокусник колодой карт.
— Выбери страницу. Любую. — Джастин подбросил папку вверх, и бумажные листы птицами разлетелись во все стороны. Они трепыхались в воздухе, садились на стол, опускались на пол. — Вот твоя ложь.
— Какая ложь? — Дэниел испугался.
Он вспомнил, каким опасным может быть Джастин — не для него, но для всех остальных, тех, кто за стенами его кабинета. Он писал чистую правду. Всегда.
— Где здесь написано, что ты меня любил? — Он ждал ответа. — Ты и правда меня любил. Ты показал мне, как меня любишь.
Дэниел из сна оторопел. Неужели он когда–то повел себя с Джастином неподобающим образом? Он не был геем; с чего подобное пришло ему в голову?
— Я тебя и пальцем не тронул.