Монастырь дьявола

После того, как жуткую рану обработали и наложили повязку, он вышел на улицу, прислонился к какому-то дереву и страшно заплакал. И слезы эти напоминали ему потоки серной кислоты, настолько были болезненны и жгли кожу…. Он плакал впервые – с тех пор, плакал так, как будто у него еще было сердце. Люди на улице принимали его за пьяного и шарахались в стороны, ускоряя шаг, а рана продолжала нестерпимо болеть…..

В тот день он гнал машину по ужасной дороге за городом, и настроение у него было веселым. Легкий летний ветерок шевелил листву деревьев, он глубоко вдыхал ароматный и свежий воздух, ворвавшийся в открытое окно. Они возвращались домой. Было воскресенье. Все трое чувствовали себя превосходно, и в этот замечательный воскресный день ушла напряженность, чувствующаяся между ними в последнее время (тягостная, натянутая напряженность, возникшая из-за нерешенный финансовых проблем). День был так хорош, что в глубине его души не оставалось сомнений: все, абсолютно все можно решить, любые проблемы – ерунда, главное – у них есть прекрасный дом и они все трое – вместе.

Он чувствовал огромный заряд бодрости, и мельчайшие детали оставались в его памяти, отпечатываясь в ней – навсегда. Он помнил в подробностях, как выглядели они в тот день – его жена и дочь, его семья, близкие, единственные люди на свете. Мари была в своих неизменных темно-синих джинсах (из которых не вылазила сутками), малиновой футболке и легких бежевых босоножках, плетенных из соломки. В руках она сжимала плюшевого мишку темного коричневого оттенка: с виду – игрушка, на самом деле – рюкзачок. Его жена была в короткой юбке желтоватого оттенка, весьма открывавшей ее прекрасные стройные ноги, и майке-топе белого цвета, спереди украшенной жемчугом. Белые открытые босоножки на высоком каблуке и белая сумка дополняли наряд. Ее красивые темные волосы свободно падали на плечи, рассыпались по спине (в этот раз она не стала их закалывать) и блестели на солнце. На ее красивом живом лице было минимум косметики, но коричневые блестящие губы манили, а глаза были необыкновенно выразительны. Ему очень нравилось, как она выглядит, и хотелось смотреть на нее – еще и еще.

Поэтому он почувствовал что-то вроде разочарования, когда их путешествие закончилось, и они подъехали к белой ограде их дома. Его жена вышла из машины первой и уверенно поднялась на крыльцо. На мгновение он залюбовался ее грациозной походкой. Мари быстро выпрыгнула из машины, побежала следом за ней:

– Мама! Подожди! Я пойду с тобой, пока папа поставит в гараж машину! Мама!

Ему не хотелось сразу идти в дом, поэтому он воспользовался предлогом, чтобы еще немного постоять на воздухе, пусть даже возле машины. Поднявшись на крыльцо, его жена обернулась в полуоборота. Ее глаза скользнули по маленькой фигурке дочери с обожанием и невероятной любовью. Засмеявшись, она протянула руку, позвала ее за собой. Девочка вприпрыжку поднялась по ступенькам и быстро вложила в руку матери свою маленькую ладошку. Так они и вошли в дом, держась за руки…

Потом раздался взрыв. В первый момент он не понял, что это такое…. Словно небо раскололось, и оттуда вырвался огнедышащий сноп пламени, сметающий все на своем пути. Стена дома обломками камней взлетела в воздух и он увидел две охваченные пламенем фигуры – жены и дочери, горящих заживо…. Услышал их страшный крик. Он бросился туда, где бушевало пламя, уничтожив его жизнь, но был сбит с ног крупным осколком камня…. Поднявшись на колени, он видел, как они горят, чувствовал сладковатый запах паленного мяса… Потом закричал…. Он кричал и бил себя по лицу, кричал и рвал волосы, кричал, разрывая губы до крови, пока два живых факела не становились все меньше и меньше, чернея на глазах… От горящего дома отлетали куска, падая рядом с ним… По дороге бежали какие-то люди… Он вдавил свое лицо в гравий дорожки, и все время кричал…. Кричал, не слыша собственного крика… Все страшней и страшней погружаясь в чудовищную тишину…

2013 год, Восточная Европа

Продолжение истории главного героя

Откуда-то издалека до него донесся голос Славского:

– На входе в археологический музей расположены видеокамеры. Они записывают на диск всех посетителей музея. Эту новую систему безопасности поставили после того, как произошло несколько краж. Я взял запись за тот день, когда вы пришли ко мне в первый раз. Ваше лицо было снято очень четко. Я сделал фотографию и попросил одного из своих приятелей (он работает в частном охранном агентстве) узнать по этой фотографии, кто вы такой. Знакомый выполнил мою просьбу. Я получил всю информацию о вас и о том, как погибла ваша семья. Ваша жена и девятилетняя дочь погибли в огне в момент взрыва. Они сгорели заживо, их нельзя было спасти. Потом вас арестовали по подозрению в убийстве своей семьи. Так вы оказались в тюрьме…..

Соленая кровь, плотно покрывающая коркой его губы… И слепящая лампа(как пламя) – в глаза. Их было трое, и с первого же допроса они вошли в кабинет следователя. Он сидел на стуле, и его руки были прочно связаны, прикручены веревкой к спинке стула. Следователь, сидя верхом на столе, что-то кричал гневным и очень громким голосом. А те двое били его по очереди – до тех пор, пока не исчезло лицо. На гладком полированном боку стола отражалось его лицо, превращенное ударами кулаков в бесформенный кровавый блин….. Он почти не чувствовал боли. Вернее, чувствовал, но только не в избитом теле и не в уничтоженном лице.

– Вас обвиняли в том… – сквозь кошмар прошлого монотонно звучал голос Славского, – что женщина с девочкой первыми вошли в дом, а вы остались стоять возле машины и смотрели на них. Ваши показания, что вы хотели отвезти машину в гараж, оставили без внимания. Вас обвиняли в том, что вы знали о бомбе во входной двери (кстати, не единственной – весь вход в дом был заминирован, но основная бомба срабатывала при повороте ключа в замке). Вас обвиняли в том, что вы намеренно отстали на большое расстояние от жены и дочери, зная, что бомба сработает при первом повороте ключа. Вообщем, в том, что вы убили свою семью ради получения страховки и денег жены. В тюрьме вы тяжело заболели…

Славский ошибался, и эта невольная ошибка вызвала на его губах горькую усмешку. Славский ошибался. «В тюрьме вы тяжело заболели»… На самом деле он – умер. Он умер в тот самый момент, когда, уткнувшись в гравий лицом, вдруг почувствовал тошнотворный смрад паленого мяса и боль такой силы, как будто он сам горел… Горел долго и мучительно…. Только вот не сгорал.

Белая стена… 24 часа, целые сутки. Только белая стена и боль в руках и ногах. Кожаными ремнями его руки и ноги крепко пристегнули к специальным стержням в кровати (в кровати для психов). Он видел только белую стену и уголок бронированной двери с зарешеченным окошечком – но предпочитал туда не смотреть. Четыре раза в сутки дверь открывалась, пропуская санитара со шприцом в руке. Санитар делал внутривенную инъекцию, от которой у него все время стекленели глаза… Он находился в полусне, и на фоне той боли, которую он испытывал, это было даже приятно. На смену отчаянию пришла заторможенность. Полный ступор… Он даже не хотел из него выходить….

– Когда вы прекратили отвечать на вопросы, разговаривать, спать и впали в состояние кататонии, вас перевели в психиатрическую лечебницу. Никто не сомневался в том, что вы уже никогда не выйдете из этого состояния, а, значит, никогда не выйдете из психиатрической больницы… Но однажды здоровье (вернее, рассудок) стало возвращаться к вам… Произошло чудо или помогла терапия – сейчас уже и не скажешь… – продолжал Славский.

Чуда не было. Просто когда руки и ноги болели особенно сильно, Мари легонько присела на его кровать… Он видел ее лицо так ясно, что мгновенно вышел из ступора… Нагнувшись, она погладила его по щеке. Он даже слышал свежий запах яблок от ее волос – яблок, которые она так любила. И видел печальную улыбку, сразу состарившую ее лицо. Он знал, что она печальна из-за него. Из-за того, что он прекратил бороться. Его дочь смотрела на него с нежностью и глубокой печалью, и ему вдруг показалось что она намного старше его… В ней была та глубокая мудрость, которая поражает порой сильней, чем удар грома… И столько любви, что он мгновенно вспомнил, что означает дышать… Он протянул к ней руки, но она легко отстранила его, и он понял, что эта печаль – из-за того, что вот так, по глупому, он прикован к кровати, что он не сделал ни единого шанса выжить ради памяти о ней… И в печали о нем содержалось нечто вроде мягкого, но трогающего за самую душу укора… Он понял это – и сразу открыл глаза. Потом его дочь исчезла. Дверь дрогнула – вошел санитар со шприцом. Он твердо решил встать, и сказал ему:

– Развяжите мне руки и ноги! Все равно я никуда не убегу!

Перепуганный (не так часто кататоник заговаривает с медперсоналом) санитар побежал за врачом. Так он вернулся в жизнь. И постепенно рассудок его вернулся. А когда он стал нормальным, пришла нестерпимая боль. Порой он горько сожалел о том времени, когда был в другом мире. Сумасшедшие не страдают. У них милосердные законы – они не ощущают боль.

– Когда вы находились в психиатрической больнице, – Славский продолжал препарировать его жизнь, – ваш адвокат за большие деньги нанял лучших частных детективов и выяснил, что бомбу в дом подложил один из учеников вашей школы. Кстати, один из ваших любимых учеников. Психически больной человек. С тяжелейшими психическими патологиями. Вы даже не догадывались об этом. Принимая его в школу, вам не пришло в голову спросить у него справку о психическом здоровье. А между тем этот человек большую часть жизни провел в сумасшедшем доме. И занятие восточными единоборствами только усугубило его болезнь. Он стал слышать странные настойчивые голоса…. Когда вашего ученика арестовали, он сидел на полу в своей квартире, в голой комнате, со стен которой ободрал обои, и разрисовывал углем иероглифами, знаками великого предела эти голые стены. Большую часть надписей он сделал своей кровью…. Он сидел на полу, а рядом с ним была куча фотографий, которые он изрезал на мелкие куски. Это были фотографии с вашим изображением. Тайком он фотографировал вас на каждой тренировке. Закончив писать, он стал резать бумагу, а, разрезав всю бумагу (весь пол вокруг был усыпан обрезками), он перешел к своей руке, стал по-живому резать свою руку, не обращая внимания на текущую кровь. Так его и нашли. Когда в комнату ворвались, он этого не увидел, все продолжая резать свою руку…. Минуя тюрьму, его увезли в сумасшедший дом, где он больше никогда не пришел в нормальное состояние. Он слышал голоса, приказывающие ему убить семью учителя и освободить его душу, чтобы учителя (подобие Будды) ничто больше не привязывало к земле. Возможно, у него были гомосексуальные наклонности, и он был немного в вас влюблен. В его квартире нашли самодельные приспособления и взрывчатку, и фотографии вашей жены с отрезанной головой. Обрывки бумаги, на которых он писал, что учитель, посвятивший себя великой цели, не должен уподобляться обыкновенным людям и иметь семью, привязывающую его к земле. И что его миссия – избавить вас от этой ошибки (в смысле, от семьи), и наставить на истинный путь. То, что бомбой он может убить и вас, ему в голову не приходило. Сумасшедшие непоследовательны и не умеют мыслить логически. Выяснив, что жена возвращается с работы раньше вас, он решил, что именно она и откроет дверь. Так и произошло. Он заложил бомбу в пятницу вечером, не зная, что с работы вы оба не вернетесь домой, а всей семьей поедете на юбилей к одному из знакомых, где и заночуете две ночи…. Когда ваше психическое здоровье нормализовалось, вас выпустили из лечебницы, сняв все обвинения. Тюрьма закончилась. Началась травля. На вас набросились все бульварные газеты, прямо и косвенно обвиняя в гибели собственной семьи. Газеты писали, что руками своего сумасшедшего ученика вы намеренно избавились от семьи с тем, чтобы продать все имущество, прибавить деньги от бизнеса жены и открыть свой монастырь, в котором вы будете главным учителем и настоятелем, чем-то вроде современного Будды. Что вы решили изменить бизнес и создать тоталитарную секту с вашими идеями. Что умея манипулировать психикой других людей, вы подстрекали ученика к роли убийцы, планируя избавиться от семьи, не пощадив даже собственного ребенка. Простите, что я повторяю это, но говорить – значит, все говорить. Они писали, что ваша жена, никогда не занимавшаяся восточными единоборствами, возражала против идеи открыть монастырь (или новый ваш центр), не видела в вас учителя и не соглашалась давать деньги. Более того: категорически возражала против продажи даже части совместного имущества для этой цели. Именно поэтому у вас был стимул расправиться с ней. Газеты вопили еще долго. После выхода из тюрьмы и больницы вы закрыли свою школу и навсегда прекратили заниматься тем, чем вы занимались почти всю свою жизнь. Вы дали клятву никогда не заниматься боевыми искусствами. На деньги, вырученные от продажи школы и всего остального имущества (а вы распродали абсолютно все) вы купили маленькую и тесную однокомнатную квартирку и жили, ни с кем не общаясь, в полном одиночестве, на остальные деньги. Многие считали вас убийцей. Вы никого не пытались разубеждать. Спустя два года вы приехали сюда, в туристическое путешествие. Как всегда, один. Видите, я знаю о вас почти все.