Язык шипов

– Ему нравится снег, – пробормотала она, крепче прижала к груди куклу и опять заснула.

Алтея задержала взгляд на дочери: ночная сорочка, мокрое пальто, из-под руки выглядывает уродливое лицо деревянной куклы. Из всех творений Дрёссена Алтея больше всего не любила именно это – щелкунчика с его гротескной улыбкой и аляповатым синим мундиром. Стоя посреди гостиной, она вдруг подумала, что совершила ужасную ошибку, впервые пригласив часовщика в дом много лет назад. У Алтеи так и чесались руки схватить гадкую куклу и швырнуть в огонь.

Она потянулась к щелкунчику, но тут же отдернула кисть. На мгновение – невозможно поверить, но так и было! – ей показалось, что деревянный солдат повернул свою угловатую голову и посмотрел на нее, при этом в его глазах сквозила печаль. «Вздор, – убеждала себя женщина, баюкая на груди руку, – просто разыгралась фантазия. Я становлюсь такой же, как Клара».

Тем не менее, Алтея отошла назад, уверенная в том, что, если она осмелится взять щелкунчика и кинуть в огонь, страшная игрушка закричит или, того хуже, и вовсе не загорится.

Она укрыла дочь одеялом и вернулась в свою постель, а наутро почти забыла о пустячном ночном происшествии. Близился Нахтшпель, в доме ждали гостей. Алтея встала и приказала подать чаю, чтобы подкрепить силы перед грядущим днем, полным хлопот. Спустившись вниз, она убедилась, что Клара вместе с кухаркой перебирает каштаны. Проходя через столовую, Алтея на секунду задержалась перед шкафчиком, на полках которого были выставлены подарки Дрёссена. Задержалась просто так, без особой причины. И уж конечно не для того, чтобы проверить, надежно ли заперт щелкунчик за стеклянными дверцами.

* * *

Клара знала, что у матери на душе неспокойно. Она и сама переживала. На званом обеде или в гостях у подруги, а иногда и в классе Клара думала: «Это приятно и мило. Вот и ладно». Но потом возвращалась домой и обнаруживала, что стоит перед стеклянным шкафчиком в столовой. Щелкунчик сам собой оказывался у нее в руках, она уносила его к себе в комнату или на чердак и, лежа на боку среди комков пыли, шепотом разговаривала с ним, пока он не начинал шептать в ответ.

Это происходило не сразу, и в первые минуты девушка испытывала неловкость. В детстве было проще – тогда она не стеснялась так сильно, как теперь. Она чувствовала себя глупо, шевеля руками куклы, открывая и закрывая за нее рот. Клара невольно представляла, как выглядит со стороны: молодая, почти взрослая девица лежит на пыльном полу посреди чердака и разговаривает с куклой. И все же Клара продолжала это делать – напоминать щелкунчику об их прежних забавах и приключениях, пускай со временем они отчасти и изменились.

Ты – солдат. Ты храбро сражался на войне, а потом вернулся ко мне, своей возлюбленной.

Однажды в последний вечер Нахтшпеля ты защитил меня, убив огромную семиглавую крысу.

Ты – заколдованный принц. Мой поцелуй снял с тебя заклятье. Я полюбила тебя, когда все остальные отвергли, и за это ты избрал меня своей королевой.

Клара вкладывала в крепкие челюсти щелкунчика грецкий орех. Крак! В тишине чердака треск звучал особенно громко.

Ты – мой защитник? – снова и снова спрашивала девушка. – Ты – мой принц, да?

Ты – мой возлюбленный?

Ты – мой?

И тогда – порой проходило всего несколько мгновений, а порой – целая вечность – деревянные челюсти раскрывались, и щелкунчик начинал говорить.

– Ты – мой защитник?

– Да.

– Ты – мой принц?

– Да.

Руки и ноги куклы вытягивались, плечи делались шире, кожа приобретала мягкость.