Язык шипов

– Нет, – прошептал щелкунчик и вдруг ощутил, что живот набит стружкой, а в глотке першит от мелкой древесной пыли.

– Я выкрал тебя из детской больницы. Сухожилия заменил проволокой, кости – протезами из дерева и металла. Ты скулил и визжал, пока я не вырезал тебе голосовые связки, чтобы освободить горло и, по моему желанию, заполнять его тишиной или приятными словами.

Щелкунчик рухнул на пол. Позвать на помощь он не мог. В голове – пустота. В груди – пустота. Во рту – горечь грецких орехов.

Дрёссен навис над бедной раздавленной игрушкой. Он казался слишком большим, слишком высоким и далеким. Щелкунчик понял, что уменьшается в размерах.

– Ты – не более чем мысль в моей голове, – проговорил часовщик. – Ты был ничем и снова превратишься в ничто, едва я перестану о тебе думать.

Щелкунчик посмотрел в холодные голубые глаза Дрёссена и узнал цвет. Он нарисовал мне такие же глаза, как у себя. Осознание собственного «я» начало меркнуть. Он – всего лишь Дрёссен. И всегда был только Дрёссеном.

За плечом часовщика мелькнула залитая лунным светом подъездная аллея, вдали – укрытые снегом поля. Дорога уходила за поворот и вела… куда? В город? В Кеттердам? Щелкунчик мечтал увидеть его – извилистые каналы, скрюченные домишки, жавшиеся тесной кучей. Он представлял себе наползающие друг на друга крыши, лодки на воде, торговцев рыбой, зазывающих покупателей… Нет, бесполезно. Этого было недостаточно. Я – игрушка. Мне хватит и полки в шкафу.

Он почувствовал, как его подняли с пола. Впрочем, Дрёссен не стал сажать щелкунчика в шкаф, а понес к камину. Станут ли Клара и Фредерик его оплакивать?

Неожиданно часовщик вскрикнул и глухо выругался. Мир вокруг завертелся: щелкунчик почувствовал, что падает. Удар об пол был сильным и громким.

Цок-цок-цок. Дробный стук когтей по паркету сопровождался многоголосым писком. Крысы, хлынувшие в столовую из щелей в стенах, кишащей массой карабкались вверх по ногам Дрёссена. Часовщик сбивал и стряхивал серых тварей, неуклюже пятясь.

– Помни, кто ты есть! – раздался над ухом щелкунчика высокий, пронзительный голос. Крысиный король поправил съехавшую набок корону.

Я – игрушка, – думал щелкунчик. – Я помню, как создатель склонился надо мной с кистью в руке, помню его сосредоточенный взгляд. Он трудился над подарком для девочки, которую хотел обольстить. С самого начала щелкунчик был проклят. Ах, если бы он был сотворен мастером с чистой душой! Если бы у него был настоящий отец…

– Так держать, капитан! – подбодрил Крысиный король.

– Прочь, мерзкие твари! – вопил Дрёссен, расшвыривая копошащихся крыс.

Отец. Пальцы щелкунчика дрогнули. Добрый человек, который желает сыну лишь одного: обрести собственное счастье. Щелкунчик вытянул ноги. Человек, готовый предложить ему весь белый свет, а не место на полке в шкафу. Отец. Он поднял голову. Дрёссен шел к нему, но уже не казался гигантом.

Щелкунчик снова подумал о дороге, однако теперь он понимал, что дорога – это будущее, которое он выбрал бы для себя сам, как того хотелось отцу. Он представил снежинки на волосах, землю под ногами, бескрайний горизонт, мир, полный счастливых возможностей и неудач, переменчивую погоду – свинцовые тучи, град, раскаты грома, – нежданное и неизведанное. В груди застучало новое, полновесное: Тук. Тук. Тук.

Вдоль дороги будут стоять леса, богатые зверьем, река кое-где будет покрыта льдом, а у причалов рядками будут стоять пришвартованные прогулочные яхты с убранными на зиму парусами. Шагая по дороге, он будет испытывать голод. Ему понадобится пища. Он будет есть голубцы и коврижки и запивать их холодным сидром. В желудке у щелкунчика заурчало.

– Зря я не пустил тебя на растопку в тот же день, когда вырезал из дерева, – процедил часовщик, но было поздно. Щелкунчик встал во весь рост и встретился с ним взглядом.

– Ты не смог бы, – возразил щелкунчик. – Ты слишком меня любил.

Это было неправдой, однако же Клара сделала его принцем силой своего желания, а теперь и его собственные желания обрели силу.