– Мои мотивы, как вы, без сомнения, догадались, полностью эгоистичны. Правда в том… что прошлое для меня словно подсохшая рана, которую я не могу перестать расковыривать. Я часто думаю о Вальбеке. О восстании, о том, что я тогда сделала… и о том, что я делала до этого. О детях, которых мы использовали на нашей фабрике. Которых… я заставляла вас использовать. – Огни жаровен, очередь, заснеженная улица – все расплылось сверкающим пятном; ее взгляд был сосредоточен где-то далеко. – И о Стоффенбеке я тоже думаю. О поле боя. О могилах. Вы, наверное, просто не поверили бы… какого они были
Савин откашлялась и аккуратно вытерла пощипывающие веки кончиком обтянутого перчаткой пальца.
– И я начала думать: может быть, было бы неплохо… если бы мир благодаря моему существованию становился лучше. – В конце концов, Карнсбик всегда говорил, что у нее щедрое сердце, а она считала его сентиментальным глупцом. Возможно, оно просто было скрыто под всей этой жемчужной пылью и амбициями? Скрыто даже от нее самой? – Я обнаружила… что чувствую себя немного легче с каждой маркой, которую отдаю. Наверное, вот в
Она оторвала взгляд от очереди и обнаружила, что ее бывший деловой партнер смотрит на нее во все глаза, по-прежнему с памфлетом в руке, почти настолько же удивленный этим моментом откровенности, как и она сама.
– Не стесняйтесь, можете начинать читать мне лекции, – фыркнула Савин. – Вы не скажете мне ничего такого, чего я не знаю сама! Что все это – попытка подобрать губкой реки страданий, которые я пролила ради собственной выгоды. Что это вершина слащавого лицемерия. Женщина, которая делала из детей рабов, протягивает им несколько кусков угля, словно это бог весть какой героический поступок!
Валлимир продолжал молчать с полуоткрытым ртом, вероятно, не зная, то ли вежливо отрицать сказанное, то ли согласиться, поскольку это очевидная правда. Потом он повернулся к очереди, засовывая «Любимицу трущоб» обратно в карман пальто, и издал глубокий, клубящийся паром вздох.
– Наверное… лучше действительно раздать все это, чем держать при себе.
И так они стояли вместе под падающим снегом, глядя, как людям раздают буханки хлеба.
– Генерала Белла сбросили с Цепной башни, – крикнул ей Лео.
Мгновением позже Савин услышала стук его упавшей на пол ноги и удовлетворенный вздох, когда он откинулся на подушки. Она поморщилась – не столько из-за мысли о казни, сколько из-за небрежного тона, каким он это сообщил.
– Да, я слышала.
– Юранд предложил суду, чтобы на его место поставили меня.
Савин вошла в спальню и воззрилась на него, распростертого на кровати в свете единственной свечи.
– Ты вправду этого хочешь?
– Пока нет. Потом, когда настанет момент. – Он, кажется, был удивлен ее удивлению, даже несмотря на то, что генералов сбрасывали с Цепной башни почти с такой же быстротой, как банкиров. – Командующий Народной Армией, Савин! Я мог бы перетянуть солдат на свою сторону. Впрочем, как я слышал, они в ужасном состоянии – ни еды, ни снаряжения, ни желания служить.
– Мы могли бы послать им одеял. Зимние мундиры для офицеров. Может быть, хлеба. – Савин до сих пор не могла привыкнуть к форме его тела под одеялом. Одна нога и нелепое отсутствие другой. Словно какой-то ярмарочный фокус. Лишь с трудом она заставила себя не глядеть в том направлении. – И не забыть подчеркнуть, что все это прислал им Молодой Лев. Одним героям от других героев.
Лео улыбнулся, обнажая дыру в зубах:
– Ты всегда знала, как подать вещи так, чтобы они блестели!
Если бы… Она опустила взгляд к полу, гадая, возможно ли придать хоть какой-то глянец тому, что она собиралась ему сказать.
– Есть одна вещь… которой я хочу с тобой поделиться. Которую я узнала незадолго до нашей свадьбы.