– Но никто еще не отрицал, что он был умным ублюдком. Ладно, Савин, нет времени лежать. Меня ждет работа!
И он ухватил свою трость и встал.
Савин сидела в молчании, слушая, как он со стиснутыми зубами хромает прочь из комнаты. Щелк, клац, всхрип… Щелк, клац, всхрип… Эта смесь хитрости, безжалостности, пылающего честолюбия и непрекращающейся боли была ей более чем знакома.
Ей доводилось слышать, что каждая женщина, в конце концов, выходит замуж за своего отца. До этого момента она всегда считала себя исключением.
Нужная работа
Солнце садилось огромным огненным пятном вокруг Цепной башни, светя сквозь зимнюю дымку и фабричный дым, над обломанными зубцами частично разрушенных стен Агрионта. Они уже более или менее отказались от попыток их разрушить. Еще одна работа, сделанная на четверть, как и большинство вещей, предпринимавшихся с начала Великой Перемены. Не считая убийств, конечно.
Площадь Маршалов стала теперь площадью Мучеников – море каменных плит с высеченными на них именами ломателей и сжигателей, убитых за двадцать лет чисток Костлявого. Молотки стучали целыми днями – тук, тук, тук! – добавляя все новые. Сотни имен. Тысячи.
Теперь посмотреть на казни приходило меньше народа, чем когда Судья только взяла власть в свои руки. Может быть, устали от вида крови. А может быть, от холода. От холода-то наверняка – нынче стоял собачий мороз. Когда самые сердитые кричали оскорбления обвиненным, из их ртов вырывались облачка пара.
Броуд не видел большого смысла в том, чтобы кричать на тех, кто и так уже все равно что мертвый. Но он и сам в эти дни ходил, что называется, мертвецки пьяным. Почти все время, что был на ногах. Мертвецки пьяный, совсем как в Стирии. Единственный известный ему способ, чтобы пройти через все это.
Это было общество в миниатюре – на площади Мучеников. Все возможные типы людей и все возможные типы хищников, которые на них кормились. Можно было бы подумать, что аристократы и чиновники постараются держаться подальше – но нет, они тоже были здесь. Бывшие леди с красными лентами в прическах и бывшие лорды с красными пятнами на костюмах. Эти выкрикивали оскорбления громче всех остальных, словно это могло их спасти от того, чтобы стать следующими.
В Агрионт привезли повозки и устроили на них импровизированные сувенирные лавки, распивочные и закусочные на колесах. Какой-то предприимчивый ублюдок превратил караульное помещение в ломбард, где ты мог продать свои часы за четверть стоимости и идти прямиком наверх, где находился бывший офис какого-то чиновника, превращенный в бордель. Книжные шкафы были отодвинуты, чтобы освободить место для непристойных игрищ, столы стали кроватями, мягкие кресла – берлогами для курения шелухи. Предприимчивые люди всегда найдут способ.
Броуд подтолкнул ближайшего пленника в спину, чтобы тот не останавливался. Не стал ничего ему говорить. Начни говорить – и им захочется что-нибудь сказать в ответ, а последнее, что ему было надо, это начать разговор. Это напомнило бы о том, что ты сбрасываешь с башни не просто какой-то хлам, а живых людей. Он снова отхлебнул из фляжки. Надо не переставать пить. Потихоньку и регулярно. Он теперь всегда оставлял бутылку возле кровати, когда ложился спать, чтобы можно было начинать пить сразу же, как только стряхнул с себя ночные кошмары. Это помогает, привычные действия.
Он все думал, сколько уже народу переправил через площадь Маршалов. Даже пытался считать. Когда начались процессы, их приводили по одному. Теперь они приходили по двое, по трое, по четверо. «У нас тройня!» – сказал бы Сарлби…
Сарлби шел впереди, с арбалетом под мышкой. Вышагивал по площади едва ли не весело, по всем этим именам мертвецов. Раньше он был хорошим человеком, Сарлби… В эти дни в нем чего-то недоставало. У него не было сомнений.
У самого Броуда, как ему порой казалось, не оставалось ничего другого, кроме сомнений. Но сомнения ничего не меняют.
Он сделал еще глоток. Чем больше он пил, тем труднее было продолжать счет. Чем больше он пил, тем меньше ему было дела до того, кто виновен, а кто нет. Чем больше он пил, тем меньше его заботил их плач. Их споры. Их бесконечные гребаные доводы. Когда этого добра становилось слишком много, хорошая затрещина всегда их успокаивала. Точно так же было с пленниками в Стирии. У нас нет лишней пищи, чтобы кормить врагов, так что… позовите Гуннара Броуда. Он знает, что делать.
Он знал. И делал. Их семьи собирались здесь, в холодной тени Цепной башни, чтобы сказать последнее «прости». Может быть, в надежде, что в последний момент придет помилование – но такого никогда не случалось.
Какая-то женщина, закутанная в одеяло, с красным, обветренным лицом, на котором блестели слезы, ринулась вперед и обхватила пленника, ближайшего к Броуду. Они вцепились друг в друга, принялись что-то шептать, прижавшись лбами. Броуд подумал о том, что стал бы делать, если бы это были они с Лидди. Или они с Май. Может быть, придет день, когда он это узнает. Если есть на земле справедливость.
Он отхлебнул снова, чувствуя, как спиртное обжигает саднящую гортань. Все равно что снять стекляшки с мозга: все сразу становится мутным пятном. Так, что не приходится видеть перед собой лицо Лидди или Май. Думать о том, что они скажут. Ставить их рядом с тем, во что он превратился. Бояться того, что он может с ними сделать. Проще делать свое дело, когда ты пьяный. Или проще сваливать вину? «Я был пьян, так что ничего не соображал». «Я был пьян, так что не мог сдерживаться». «Я был пьян, так что, фактически, не был самим собой»… хотя на самом деле, когда он был пьян, он был самим собой гораздо больше, чем когда был трезвым. Он
Если говорить начистоту, он был таким человеком, который все ломает. Он пытался убежать от этого еще со времен Стирии, и все, что у него получалось, – это с разбегу налетать на ту же самую стену, снова и снова. Он убеждал себя, что будет безопаснее, если Лидди и Май останутся в Инглии, а он будет здесь. Убеждал себя, что делает это ради них… Все лучше, чем признаться, что есть и другой вариант: что он делает это ради самого себя.
ebooksa