Плач Агриопы

И корыстолюбивый рыжий не соврал.

Он ждал во дворе, на усеянной сигаретными бычками бетонной площадке. Над ней нависала пожарная лестница. Следы ржавчины имелись на металлических ступенях в изобилии, но сказать, что лестница запущена и заброшена — не получалось: ржавые проплешины не топорщились на манер заноз на деревянной рейке, а были приглажены, истёрты. Не оставалось ни малейших сомнений: этим путём захаживали в общагу гости регулярно.

Первым, по-обезьяньи ловко, забрался на площадку второго этажа рыжий. Вторым — Третьяков. Корыстолюбивый студент сделал попытку подстраховать коллекционера, но тот словно бы не заметил протянутой ему руки.

Струве боялся лезть. Порывался что-то сказать, но в горле у него только клокотало. Павлу пришлось встряхнуть профессора за шкирку и чуть не носом ткнуть в нижнюю ступень лестницы. Тот и тогда тянул время, топтался на бычках. Управдом нагнулся и поставил шлёпанец Струве себе на колено, обеспечил подходящий упор. Как ни странно, это сработало: профессор словно бы застеснялся, что с ним возятся, как с неразумным дитём. Лез он, правда, и после этого неуверенно, но Павел подстраховывал его снизу, а Третьяков вовремя подхватил сверху. В итоге, все трое благополучно вторглись в пределы замусоренной и пахучей общаги.

Здание оказалось большим и каким-то гулким. Этакий каменный барак с длинными, тускло освещёнными, коридорами. Заблудиться, впрочем, тут было проблематично. Да и рыжий уверенно показывал путь. Сперва до шахты лифта, затем — по коридору последнего, седьмого, этажа — до прокуренной общественной кухни. Потом — за угол, до мужского туалета. Наконец — до какой-то кладовой без окон.

Навстречу попадались люди настолько разношёрстные, что их принадлежность и к социальному слою, и к профессии на глаз определить совершенно не выходило. Вслед за обрюзгшим, провонявшим алкоголем, бородачом лет тридцати, в дырявых трениках и мятой спартаковской футболке, встретился юноша с аристократической надменной физиономией, в костюме-тройке и до блеска начищенных дорогих ботинках. Из четырёх молодых девчонок, колдовавших на кухне над кастрюлями и сковородой, двое были в шортах и открытых майках, одна — в халате и ещё одна — в пошловатом обтягивающем «леопардовом» платье: наверное, собиралась на какую-нибудь вечеринку и заглянула на кухню покрасоваться перед подругами. Большинство встречных по возрасту тянули на студентов, но были и люди, откровенно в годах. Третьяков заметно напрягся: вероятно, общажный контингент не пришёлся ему по вкусу. Зато Павел, наоборот, впервые за день расслабился: ему казалось, уж здесь-то ни он, ни его попутчики не вызовут ничьего интереса.

- Сюда, — у кладовой рыжий остановился. Покопался в карманах, выудил на свет божий длинный ветхозаветный ключ с множеством щербатых бороздок. — Не бойтесь, что окон нет. Тут что-то типа чулана. Рухляди много, но койки — имеются. Две. Ещё пару тюфяков вам сейчас подгоню; положите друг на друга — выйдет третье спальное место. Свет есть, сортир — в двух шагах. Никакого стрёма быть не должно, комендант в отпуске, охранники досюда не доходят. Располагайтесь. Только деньги — вперёд.

- Борзой ты, господин студент, — проговорил Третьяков, даже с некоторым уважением. — Тебе бы в коммерцию податься. Место-то гнилое. Не скинешь слегка?

- Нее, — в нос прогудел благодетель. — Прайс окончательный. Обжалованию не подлежит.

- Держи, — «Ариец» сунул в ладонь рыжему несколько мятых купюр. — Совести себе купишь.

Парень ухмыльнулся, принял деньги, и, насвистывая что-то под нос, тут же пошёл прочь. Он быстро скрылся за поворотом коридора, а беглецы осмотрели временное пристанище. Каморка была пыльной, захламлённой вещами. Возможно, сюда сваливали забытую собственность выпускников: книги, настольные лампы, роликовые коньки, шахматные доски (Павел насчитал аж четыре штуки). Из мебели присутствовали: три стула (один без ножки); компьютерный стол без компьютера и небольшой шифоньер, выглядевший антикварно. Койка имелась всего одна — с продавленным пружинным основанием, больничного типа. Другое спальное место представляло собою раскладушку — на удивление новую и добротную. Всё это великолепие освещалось тусклой лампочкой без абажура. Размеры помещения были внушительны — так что лампочка не справлялась с задачей; в углах чулана прятались тени.

- Что ж, жить можно. — Озадачив Павла, высказался вдруг Третьяков. — Надо выспаться. А завтра с утра поговорим — на предмет нашего светлого будущего.

- А как же матрасы? — Управдом скорчил страдальческую гримасу. — Не думаю, что кто-то из нас захочет спать на полу.

- Ставлю десять к одному: наш хотельер больше здесь не появится. — Мрачно усмехнулся «ариец». — Во всяком случае, до утра.

Но пророк ошибся.

Не прошло и получаса, как в дверь деликатно постучали. На пороге возникли рыжий и ещё один обитатель здешних мест — полноватый мужичок с красным, как свекла, лицом. Оба визитёра сгибались под тяжестью толстенных, с пролежнями, матрасов.

- Мы тут это… — Рыжий бросил ношу на пол, прокашлялся. — Решили на ужин вас пригласить. Так сказать, фуршет — всё включено. Всё равно ж за ваше бабло, так что… Там и выпить есть. В общем, следуйте за мной, как говорится.

- Спасибо, мы не голодны, — буркнул Павел.

- Это почему же не голодны? — Встрял Третьяков. — Студент прав: подкрепиться не помешает. Только нам провожатые не нужны — сами доберёмся. Какой там номер комнаты? — Последний вопрос был обращён к рыжему. Тот запыхтел, нахмурился, будто не желал выдавать важную государственную тайну, и, наконец, выдавил.

- Семьсот седьмая. Стучать три раза. — Он размеренно ударил трижды в дверной косяк. — Вот так. И не тормозите. А то ничего не останется. У нас народ ушлый до жратвы.