Плач Агриопы

22
18
20
22
24
26
28
30

- Он там, — прошептал Третьяков, костяшками пальцев стукнув себя по лбу. — Нам надо…

Павел вопросительно уставился на хозяина квартиры. Сосредоточиться было нелегко: после громогласного стука глаза болели, голова кружилась, в ушах звенело.

- У тебя есть любимая песня? — Неожиданно выпалил коллекционер.

- Что? — Управдом попятился от чудака. Он был почти уверен: ариец не в себе; в его голове вовсю копается богомол, стоявший у двери.

- Песня. Любая. Первая, что приходит на ум. Назови её!

- Ну… Полюшко-поле… — Протянул Павел.

- Запевай! — Выкрикнул Третьяков. Если бы не напряжённый и вполне осмысленный взгляд, которым тот сверлил управдома, последний совершенно утвердился бы в мысли, что перед ним — пленник пожирателя мозгов. Но взгляд заставлял верить. А Третьяков сам подал пример. Мягко загудел.

- Полюшко-поле, полюшко широко поле. Едут по полю геро-о-ои, ой да красной армии герои-и-и…

И он не только пел. Он на цыпочках начал отступать из прихожей назад в гостиную, маня Павла за собой. Управдом внезапно понял замысел коллекционера: забить голову навязчивой мелодией, заслониться от богомола. Получится ли?

- Девушки пла-а-ачут, Девушкам сегодня грустно. Ми-и-илый надолго уе-е-ехал. Эх, да милый в армию уе-е-еха-а-ал, — Грянул и Павел.

Знать бы ещё, что задумал Третьяков. Неужели забаррикадироваться в дальних комнатах? Разве баррикады из мебели сдержат ментальную атаку богомола?

Павел недооценивал коллекционера. Тот, похоже, имел куда более разумный план действий. Не просто отступал вглубь квартиры — двигался по известному ему пути прямиком к спасению. Миновали ванную, добрались до спальни, в которой, пару часов назад, проснулся Павел. Неожиданно Третьяков бросился к стене комнаты — к голой стене за спинкой роскошной кровати, — и со всей силы принялся колотить по ней кулаками. Павел на одно мгновение вновь усомнился, что хозяин квартиры мыслит здраво, но и Третьяков вновь преподнёс сюрприз: его кулаки утонули в стене, прорвали обои.

- Помоги! — Буркнул он, принявшись рвать виниловые полосы, украшенные дорогой шелкографией.

- Что там? — Павел отпустил руку Струве и приобщился к вандализму.

- Чёрный ход, — Третьяков постучал по грубым доскам, обнаружившимся за обоями; в щелях между ними виднелся пыльный крохотный коридорчик. — Наследие тёмного монархического прошлого. Дом-то — дореволюционный. Теперь осторожно. Занозить руку — раз плюнуть.

«Ариец» рванул на себя верхнюю доску. Заскрипели гвозди, затрещало ветхое дерево, пыль вперемежку с извёсткой встала столбом.

- Я думал, будет хуже, — Третьяков ободряюще ухмыльнулся. И вдруг схватился за голову. — Зараза! Он здесь! Хочет прорваться! Копается у меня в голове!

- Пой! — Павел удивлялся сам себе: он не паниковал, он знал, что делать. Кудахтать над коллекционером — предлагать ему прилечь — значит, проиграть в этой странной битве. Продолжать расчищать проход в коридорчик — значит, бороться. Под локоть управдому поднырнула чья-то тень. Струве! Павел хотел было оттолкнуть профессора — чтобы не мешался под ногами, — но с изумлением заметил, что тот тоже сцепился с доской — пытается помочь.

- Де-е-евушки, гляньте. Гляньте на дорогу на-а-ашу. Вьётся дальняя доро-о-ога, эх, да развесёлая дорога-а-а. — Дрожавшим голосом вывел «ариец».

- Едем мы, едем. Едем — а кругом колхо-о-озы. На-а-аши, девушки, колхо-о-озы. Эх, да молодые наши сёла-а-а, — Подтянул управдом.