Богомол посмотрел на управдома с укоризной. Потом, как вышколенный слуга, отступил спиною в тень. Двигался задом наперёд, чуть согнувшись в пояснице и не отводя от Павла глаз. И, едва нескладная фигура слилась с темнотой, эту темноту рассеял яркий свет. А в круге света богомола уже не было. Послышались шаги. Заскрипела отодвигаемая ширма. За нею обнаружилась ещё одна больничная кровать. С неё, осовелый, поднялся Третьяков, а вместе с ним — живая и невредимая, с припухшими, после сна, щёчками, — Танька.
- Папка? — неуверенно произнесла она. — Ты живой?
- Конечно, доча, — откликнулся управдом после лёгкой заминки. — Ты, смотрю, тоже — жива-здорова?
- Я поправилась, с меня всё красное и чёрное почти сошло. Только такое — как маленькие синяки — ещё осталось, — подтвердила серьёзно Татьянка. А потом сделала выговор. — Сколько тебя-то можно ждать? Я ждала-ждала, — уснула даже.
- Я тут не при чём, родная, — Павел осторожно повёл руками, ногами: вроде, всё работало как надо.
- Ты можешь встать, — встрял в разговор Третьяков. — То есть: не прямо сейчас, — быстро поправился он. — После обследования. Но, думаю, врачи тебя мурыжить не станут. То, что в тебя вливают, — это всего лишь питательная жидкость. Ты оставался без сознания почти трое суток. Сам понимаешь: пришлось кормить тебя внутривенно. Твою дочь Овод распорядился забрать из экопоселения вчера. Готовы ваши с нею документы — для эвакуации. Сможете вылететь хоть завтра. А пока — я вас оставлю. Наверняка вам есть, о чём поговорить наедине.
Оттарабанив всё это, Третьяков, почти повторяя богомола, попятился спиной к двери.
- Не сейчас. Позже, — остановил его Павел.
«Ариец», не скрыв удивления, замер на месте.
- Нет? — переспросил он. — Ты не хочешь побыть наедине с дочерью?
- Только этого и хочу, — резко ответил управдом. — Но я обещал её матери позаботиться не только о ней, но и об её игрушках. А игрушки маленькой девочки — это взрослые солидные люди, их города, телевизор и Интернет, Макдоналдс. Всё, что есть в этом мире, — её игрушки. Да и сам мир — игрушка. Ёлочная, не иначе. — Павел грустно усмехнулся. — Ну что, красиво я наплёл?
- Так красиво, что я ни слова не понял, — Третьяков и вправду выглядел растерянным. — Так что делать-то? Чего ты хочешь?
Павел приподнялся на локте. Обернулся к Таньке.
- Дочка, ты веришь мне? — спросил осторожно, будто не надеясь на положительный ответ. Но девочка кивнула: так сильно и стремительно, что тряхнула при этом чёлкой, как маленькая пони — гривой.
- Вот… — управдом вдруг стушевался, — и это — правильно. Я лучше умру, чем тебя обману.
- Не надо, — пискнула Танька. — Не умирай!
- Блин! Не так! — Павел улыбнулся вымученной улыбкой. — Я и не умру, и тебя не обману. Так лучше? Обещал, что мы будем вместе, как только ты поправишься, — и вот: мы вместе. Но теперь мне опять надо уйти: устроить всё так, чтобы мы вернулись домой. Понимаешь? В наш собственный дом, а не в дом кенгуру.
- Я не хочу… я так не хочу! — набирая звонкость, зазвучал Татьянкин голос. — Я хочу с тобой.
- Со мной нельзя, доча, — Павел отводил глаза, чтобы девочка не заметила его слёз. — Со мной никак нельзя. Там… опасно… Но ты не думай: это только для маленьких опасно. Для взрослых — ничего опасного. Так — одно дело: я быстро сделаю и вернусь…
Управдом бормотал, и бормотал, будто не слыша, как Танька всё громче выкрикивает: