Я даже пошатнулся, так внезапно опять появилась боль в затылке. Начали сами собой закрываться глаза. Нет, не останавливаться! Продолжать.
Странно: кроме моего и Яриного голосов… Кажется, ещё один, третий повторял за нами слова заговора. Едва различимый, временами совсем исчезающий. Старуха? Голос, действительно, был похож на старухин, но… Зачем ей?.. Отвлекает?
— …я приду в чистоте, поклонюсь и помолюсь: обставьте круг меня, реченного Михаила, тын железный, вереи булатны на сто двадцать вёрст, оком не окинуть, глазом не увидеть, пропущайте огненную реку…
Со сковороды зашипело, словно туда плюнули. Изменился запах. Теперь пахло уже не калёным металлом, а какой-то полынной горечью. Шипение повторилось. От запаха — уверен, что это именно от запаха! — начало сводить зубы.
— …отговариваюсь от колдуна, от ведуна, от колдуньи, от ведуньи, от чёрного, от черемного, от двоезубого, от троезубого, от девки-пустоволоски, от бабы, от самокрутки, от лихого находного человека…
С Ярославой творилось что-то неладное. Она шаталась, закрыв глаза, сквозь зубы выплёвывая следом за мной слова. Её трясло. Словно волны проходили по её лицу… Как… Как вчера вечером! Только вчера свет в комнате не горел, такое можно было списать на полумрак. Сейчас на потолке над нами сияла лампа, и мне, в те секунды, когда я оборачивался к ней, было отлично видно, как выгибаются дугой вниз брови, как скользят друг сквозь дружку губы… Но слова по-прежнему продолжали звучать в пропитанном полынью воздухе.
— …может ли злой лихой человек заговорить громче громову стрелу — огненную молнию, может ли испортить-изурочить мёртвого? Не может злой лихой человек, колдун али колдуница, не может заговорить громову стрелу — огненную молнию, не может испортить-изурочить мёртвого…
Ярослава вдруг откинула голову и начала медленно падать навзничь. На успокоившемся бледном лице не было никакого движения. Я успел перехватить листок с текстом и удержать её за плечи. Воздух густел, наливаясь тяжёлым и горьким дымом. Дымом? С неимоверным трудом Яра открыла глаза. Кивнула. Оставалось произнести и сделать самое главное. Ножи.
— …а брал бы злой лихой человек, колдун али колдуница, своими белыми руками свой булатный нож… — несмотря на состояние, Яра точно помнила, что надо делать: наши ножи почти одновременно коснулись раскалённого дна сковородки. Каждый из них процарапал по кресту, — …резал бы он своё белое тело своими белыми руками… — ещё два креста — …грыз бы он своё белое тело своими белыми зубами… — третья пара крестов — …уста мои зубы, замок — язык!
Дышать стало уже невозможно, в груди резало. Глаза закрылись, я почувствовал, что падаю, падаю…
— Из-под зорюшки-зари, с-под метели ли темной…
Мысли возвращались медленно, словно кто-то не спеша бродил внутри головы и зажигал свечки. Одна — здесь, другая — уже там, третью — и не видно почти, но есть. Знаешь, что есть. Словно тропку провешивает.
Песня не удивила. Как же так: свечки зажигать, тропу провешивать — без песни?
— С-под метели ли темной, с-под трясины ли черной…
Песня оборвалась резко и сразу. Наступившая тишина оказалась звонкой, как пощёчина. И я открыл глаза.
Моя кухня. На плите дымится сковородка, в воздухе пахнет калёным железом и ещё какой-то гадостью. Я сижу на стуле. А напротив меня за столом сидит старуха. Она смотрит на меня и улыбается. По тёмному стеклу за ней сползают блестящие капли.
Старуха?! Электрический холодок прокатывается по всему телу. Как она тут очутилась?! Где Яра?! Я пытаюсь оглянуться, но шея не слушается.
— Вот уж не думала, что ты мне поможешь! — старуха поводит в улыбке сизыми дёснами, и её голова мелко дёргается, — Спасибо, милай!
Издевается? Я пытаюсь сглотнуть опухшим горлом, но глотать нечего.
— Где… — это шипение — мой голос?! — Где Ярослава? — я хочу встать, но опять ничего не выходит. Старуха смеется глухим кашляющим смехом.
ebooksa