Рыдания усопших

Тебя могила исправит, Коршовски… Ну, где там твой формуляр? Ты его, разумеется, уже заполнил?

IV

Через час следящая за монитором медсестра доложила, что Алекс Шписс – а именно так звали заинтересовавшего врачей пациента – пришел в себя. Лямки с его рук и ног давно сняли, поэтому он смог сесть на край кровати и оглядеться. Пока было неясно, вспомнил ли он то, что произошло ночью, но вел он себя вполне сносно и признаков психомоторного возбуждения более не выказывал. Ничего не обнаружив на прикроватной тумбочке, человек встал и, чуть покачиваясь, направился к двери в палату. Убедившись, что она заперта, он зашел в туалет и долго пил прямо из крана над раковиной, затем освежил лицо и тщательно вымыл шею, словно собирался надевать белую рубашку. Пригладив влажной ладонью растрепанные после сна волосы и поморщившись при виде трехдневной щетины на щеках, он вернулся к кровати, но не лег, а принялся шарить в тумбочке, ища что-то. Не найдя искомое, он коротко нажал на кнопку вызова персонала и, отойдя к окну, застыл. Вся его поза выдавала царившее в душе отчаяние и сумятицу: он ссутулился, втянул голову в плечи и не замечал, что стоит босяком на холодных кафельных плитках. Перебинтованную после укуса собаки правую руку он, щадя, чуть поддерживал левой.

Когда через одну-две минуты дверь палаты открылась и появилась медсестра, пациент вздрогнул, словно выдернутый внезапным шумом из мира грез и повернулся.

Как вы себя чувствуете, господин Шписс? Вы долго спали и, должно быть, голодны? До обеда еще два часа, но я велела оставить Вам кое-что из завтрака. Желаете кофе или чай?

Больной медленно покачал головой.

Нет, благодарю вас, я не голоден. Прошу Вас лишь вернуть мне мои сигареты и зажигалку, я покурю на балконе.

Пришла очередь медсестры качать головой.

Сожалею, господин, но на балкон вы пока выходить не можете. Я буду выдавать Вам по одной сигарете из Вашей пачки, но курить вам придется в специально отведенной для этого комнате, в присутствии кого-то из персонала.

Почему такие сложности?

Не расстраивайтесь на этот счет. Просто суицидальные пациенты находятся у нас под более бдительным наблюдением и любые предметы, годящиеся для того, чтобы причинить вред себе или окружающим, должны быть у них изъяты. С балкона можно спрыгнуть вниз, а сигаретой нанести ожог, поэтому меры предосторожности необходимы. Но как только доктор исключит опасность агрессии и разрешит Вам покинуть палату наблюдения, все эти ограничения будут сняты.

Шписс кивнул головой в знак того, что понял объяснение и смирился со своей участью, и покорно проследовал за подошедшим санитаром в курилку, где в плотной завесе табачного дыма выкурил одну за другой три сигареты. Он был неразговорчив, на вопросы санитара отвечал односложно и смотрел большей частью в одну точку. Сидя на табурете, он уперся локтями в колени и понурил голову, приняв совершенно несчастный вид. Докурив, он долго гасил в пепельнице окурок, обжигая пальцы, затем встал и попросил отвести его обратно в палату. Обычных вопросов изолированных пациентов из серии «когда придет доктор?» или «на каком основании меня здесь заперли?» он не задавал, так что у сопровождавшего его санитара создалось впечатление, что собственная судьба этого странного малого больше не интересует.

В палате Шписс вымыл руки и приправил постель, на которую тут же и лег, заложив здоровую руку за голову. Наблюдавший за всем этим по монитору доктор Коршовски решил, что время настало, и попросил персонал привести пациента в кабинет главного врача (Убертус также изъявил желание присутствовать). Помимо этих двоих в кабинете находилась одна из молодых практиканток, искренно восторгавшаяся методами работы и знаниями Коршовски.

Несколько минут спустя в кабинет вошел пациент, спокойно и уверенно, словно проделывал это каждый день. Ни в движениях его, ни во взгляде не было и намека на агрессивность, но и понурая апатия, которую он демонстрировал после пробуждения, не являлась более его отличительной чертой. Он деловито переступил порог, как это делают, входя в какое-нибудь учреждение, и уселся на первый подвернувшийся ему стул, приняв ничем не примечательную позу. Он успел причесаться и выглядел теперь довольно сносно, несмотря на щетину, избавиться от которой ему удастся лишь после отмены «закрытого» режима, когда он сможет получить бритву.

Понаблюдав некоторое время за жестами и мимикой вошедшего, доктор Коршовски начал беседу.

Здравствуйте, господин Шписс. Мое имя Коршовски, а рядом со мной мои коллеги доктор Убертус и Лина. Если не возражаете, для начала я хотел бы задать Вам несколько так называемых организационных вопросов…

Здравствуйте, доктора и вы, Лина. Давайте как можно скорее покончим с формальностями. Я знаю, о чем сейчас пойдет речь, поэтому сразу подпишу, что я согласен на обследование и лечение, разрешаю рассказывать обо мне другим вашим коллегам и не имею ничего против того, что эта милая девушка будет записывать наш разговор на диктофон. О том, что эта запись будет использоваться исключительно внутри этого учреждения, и о том, что я имею право не говорить на темы, которые мне неприятны, я оповещен. Ведь именно эти «организационные вопросы» хотели вы мне задать, доктор Коршовски?

Тот не мог не улыбнуться.

Вы угадали, господин Шписс. Но теперь, когда вы так ловко перевернули все с ног на голову, в этом нет необходимости. Лина даст Вам бумагу на подпись.

Пациент не глядя расписался в местах, указанных ему разноцветным ногтем Лины, и вновь поднял голову на Коршовски.

Я ранее не бывал в психиатрических клиниках, если вы об этом хотите спросить, но все эти процедуры одинаковы в любом отечественном лечебном учреждении, оттого я и знаком с ними. Кстати, благодарю Вас за вовремя сделанную мне инъекцию, приведшую меня в чувства. Признаться, мне стыдно за безрассудство моего ночного поведения и прежде всего потому, что я мог погибнуть, так и не докопавшись до истины, что было бы обиднее всего. Вы можете, разумеется, считать меня сумасшедшим и даже прилепить мне ярлык шизофреника, но это ничего не изменит. Мне же нужно совсем немного – постичь суть произошедшего со мной или же убедиться, что суть эта непостижима. Если же вы думаете, что с помощью медикаментов отнимете у меня память и заставите перестать думать об этом чертовом трюке, то Вы ошибаетесь, доктора. Бреда же в моих мыслях не более, чем в Ваших, и лечить тут нечего. А коли Вы тут такие умные, то сможете, безусловно, открыть мне истину после того, как выслушаете мою историю. Ну, так как?