– Снегурочка? – Анна рассмеялась. – Да что вы, девочки! Уж она-то точно не Снегурочка. Снегурочка, по идее, молодая хорошенькая девочка, да добрая к тому же, да о чем это я…
– Вот-вот! – кивнула Наташа. – А теперь она совсем не добрая. Злобная такая тетка, брр!
– Ой, Наташ, – вздохнула Марья и, отодвинув чашку, сложила руки перед собой, – сама же знаешь, любить ей запрещают! Обозлишься тут! Поневоле приколдовывать и отмораживаться будешь, – Марья опустила глаза на кружку с чаем и, всматриваясь в исходящий пряный пар, прошептала: «Твои следы, в сугробах у реки, как из слюды, они тонки. Чуть подморозило, два крошки-озера, и звезды в них дрожат, маня, как огоньки. Возьмешь в ладонь, хотя один твой след, но только тронь. Он просто снег. Он разлипается, но рассыпается. И вот в руке одна вода и следа нет»[8].
– Сама-то не ворожи, – усмехнулась Одетта, – опять всякое вспоминается?
– Но не до человеческих же жертв! – заступилась Наташа за подругу. – Мы за Вихрютой чего пошли? Отца ребенку вернуть хотели! Чтобы Кузьма рядом с отцом рос.
– Здесь, конечно перегибает внучка Деда Мороза, – согласилась Марья.
– Девочки, вы серьезно это? – спросила Аннушка.
– Очень, – кивнула Наташа, – давайте-ка, Одетта Юрьевна, пленочку посмотрим да Аннушке покажем.
Увиденное на экране сначала было непонятно из-за снежного шквала, а потом прояснилось, и Анна ужаснулась, когда последним кадром оказалось лицо Марфы, в странной белой шубке, внимательно всматривающейся куда-то чуть в сторону от объектива. И глаза ее были голубыми, почти прозрачными, с золотыми светящимися зрачками.
– Это она на Марью смотрела, – когда мы уже без сознания были, – пояснила Наталья успокаивающим голосом. Но Анна съежилась под ледяным с золотом взглядом.
– А почему так долго смотрит? – сам собой возник вопрос.
– А вот и не поймем, – пожала плечами Марья, – словно знает она меня, вспомнить пытается? Неприятная особа. Но вроде как и я ее лицо где-то… – Марья поморщилась и замолчала.
– Значит, тебе, Аннушка, тоже Вихрютиной Царь-горы цветик понадобился?
– Цветик? Зачем он мне? – Анна поставила чашку на блюдце, переводя взгляд с Наташи на Одетту Юрьевну. Марья словно и не слышала ее вопроса, а все больше куталась в замысловатую шаль и грела руки о дымящийся чай в кружке.
– Любовь вернуть, милая, – Одетта ласково положила маленькую ладонь на руку Анне, – в прошлом году помешала Снегурка девочкам, а в этом пренепременно надо, или на века беда поселится. Да и со Снегурочки заклятье снять надо! Охотника отыскать Северного.
– Мы так не договаривались, – неожиданно вставила Марья, – сама попала, сама пусть и снимает!
– А надо так, деточка, – обернулась на нее Одетта, – надо теперь. Не только у Аннушки беда, у Снегурочки, как видишь, тоже, да и ты, голубушка, в нее давно попала, только не поддаешься пока, – Марья бросила быстрый взгляд на Наталью, но та спокойно пила чай, словно не замечая отчаянного «сигнала бедствия».
– Да какая беда, Одетта Юрьевна! Я за Кузьмой в школу. – и Марья скрылась где-то в прихожей, – я быстро! – прокричала она напоследок.
– Обидела я Марью, наверное, чем-то. – вдруг прошептала Анна.
– Да что ты, милая! – Одетта успокаивающе всплеснула ручками. – Марья – человечек сильный, беде не поддается, но и груза тяжелого не кажет для взгляда нашего. Уж который год неприкаянная девка-то моя, – продолжала Одетта, а Наташа вздохнула, – нет ей покоя, непростая она, и жизнь с ней в непростые игры играет. Сдюжила бы только. Собираться вам надобно, девоньки, пока заморозки не ударили, до Шаман-Камня добраться, а там в первый мороз зацветет Царь-цветок Вихрюта.