Смита покосилась на него и подумала, задать ли вопрос, который давно не давал ей покоя.
— А ты, ты…
— Что?
— Ничего.
— Смита. Говори. В чем дело?
— Мне просто интересно. Изменилось ли твое отношение ко мне? Когда ты узнал, что я родилась мусульманкой?
Прошло несколько секунд, прежде чем Мохан заговорил.
— Думаю, да. По правде говоря, мне стало стыдно, что я индуист. И жаль, что я не знал тебя в детстве. Я бы встал на твою защиту.
Не все отвернулись от семьи Ризви. Были и те, кто их поддержал. Бедняжка Беатрис Гонсалес рассыпалась в извинениях, что не смогла помочь Самиру и Зинат. Завкафедрой в университете страшно возмущался, узнав о переходе Асифа в индуизм. Соседский слуга, встретив Зенобию, тихо пробормотал, что ему жаль. Но никто не стал бы из-за случившегося отрекаться от своей религии. Никто не стал бы ради них менять устоявшийся порядок вещей. И в словах Мохана не было ни капли жалости. Он просто сочувствовал ей, и сочувствие жгло, как чистый спирт.
— Спасибо, Мохан.
Через несколько минут Мохан произнес:
— И твой отец не стал сразу переезжать? Вы прожили в этом районе еще два года?
Они прожили там еще два года.
Асиф был единственным ребенком в семье, и его отец тоже. В Бомбее у него было лишь несколько дальних родственников. Когда до них дошел слух, что он перешел в индуизм, они обрубили с ним все связи. Речи о том, чтобы переехать в мусульманский квартал, теперь быть не могло, но Асиф не хотел переезжать. Космополит и агностик, он прожил всю жизнь в самом богемном квартале Бомбея и не имел ни малейшего желания селиться в гомогенной среде. Куда же ему было деваться? Его вынудили отречься от одной религии и принять другую, и кто же теперь «свои»? Кто они, его люди? Впервые в жизни Асиф Ризви, он же Ракеш Агарвал, гуманист, атеист, столкнулся с личностным кризисом.
Он бывал в Америке и раньше: читал лекции в университетах на Среднем Западе. Американские коллеги, как и ученые по всему миру, жаловались на большую академическую нагрузку и отношение к гуманитарным наукам как к чему-то несерьезному. Асиф сочувственно кивал, но про себя думал: «
И вот Асиф, жена которого смотрела на него как на врага, сын ходил мрачнее тучи, а дочь отказывалась выходить из дома кроме как в школу, стал писать письма всем своим американским знакомым и объяснять, в какую ситуацию попал. Некоторые ответили сразу: они сочувствовали его беде, сообщали о вакансиях в университетах и обещали замолвить за него словечко. В эти темные времена научное сообщество стало путеводной нитью Асифа и не давало ему забыть о том, кто он такой и как важна его работа. До нового тысячелетия оставалось несколько лет; Асиф надеялся, что с новым веком наступит время, когда мир наконец отбросит предрассудки и перестанет ориентироваться на касту, религию и национальность. Он смотрел на Европу и образование Евросоюза как на пример стирания национальных границ. Не это ли модель будущего? Чем мрачнее становилась реальность жизни на родине, тем глубже Асиф погружался в интеллектуальную жизнь. Его настоящими соотечественниками стали не невежественные головорезы вроде Сушила, для которых незнание было сродни слепоте. Ими стали люди вроде Сэма Перла, профессора религиоведения из маленького либерального университета в Огайо, куда Асиф приезжал несколько лет назад. Перл выступил соавтором его научной работы. Узнав о беде Асифа, он поговорил с деканом, и через год после начала поисков Асифу предложили место приглашенного профессора. Контракт начинался осенью 1998 года.
Для Асифа эта должность стала возможностью вывезти семью из Индии. Он тут же принял предложение и позвонил агенту по недвижимости. «Найди нового покупателя, — сказал он. — Я готов снизить цену». Он позвал Сушила на ужин. Не в «Тадж-Махал» или «Оберой», чтобы тот не завидовал и не обижался, а в «Кхибер» — скромный, но хороший ресторан (впрочем, и туда Сушил вряд ли когда-нибудь смог бы сходить на зарплату механика). Асиф заказал им пиво и сытный ужин. Когда официант принял заказ и ушел, Асиф достал пухлый конверт и протянул Сушилу.
— Что там? — спросил Сушил.
— Двадцать пять тысяч рупий. — Сушил ахнул. — И это только часть оплаты.
— За что?